Последний хранитель (СИ)

Я пережег наручник, пристегнутый к ножке пассажирского кресла, Никита, на ощупь, избавился от остального железа. Глаза у были, как у бешеного таракана. Они болели, и сильно слезились. Бравый спецназовец совсем ничего не видел, но шлепал ладонями по грязному полу — пытался найти хоть какое-нибудь оружие. Я подвинув ему пистолет Салмана и мысленно посоветовал: — Вспомни, что говорил тебе дед, когда ты по дурости на сварку смотрел, и наловил «зайцев»: «Самолучшее средство — поссать на тряпочку и к глазам приложить». Не стесняйся, здесь все свои. Тем, что за этой железной дверью, долго будет не до тебя. Никита остолбенел. Изумление стерло гримасу боли на его грубом лице. В дымке смутных воспоминаний он вспомнил иного себя. — Ты кто? — спросил он, пересчитывая патроны в обойме, — где раньше был, и почему мне сейчас помогаешь? Только учти, я

не верю в разную чертовщину. В нем проснулся и победил бравый спецназовец. Он отбросил далекое прошлое, как пустую обойму. Как нечто, мешающее выжить и победить. — Ты кто? — еще раз спросил он, но уже с затаенной угрозой.

— Кто я? Как и все сущее — игра света и тени на экране бесконечной вселенной, — сказал я ему, уходя. — Ты, что ль, Мордоворот? — Ну, я. — А по виду не скажешь! Сашка обернулся на голос, но лишь со второй попытки зацепился глазами за его обладателя. Где-то внизу блеснули две золотые фиксы. Маленький человек улыбался: — Давно ждешь? — Да нет. Пять минут как приехал. — Ну и добре. Сейчас до места рванем!

Коротышка присвистнул и лихим кандибобером вывернул руку. Там где надо, этот жест восприняли верно. От стихийной автостоянки важно отпочковалась белая «Ауди» и мягко причалила рядом с рукой. — Шо, Амбал, встретил сродственника? — Водитель, по виду типичный куркуль, улыбался всем ртом. Эта улыбка сдержано отливала благородным металлом. Сашка сначала подумал, что вопрос обращен к нему, но решил промолчать, чтоб по дурости не попасть в неловкую ситуацию. И правильно сделал. — Все клево, Парашютист, поехали! — цыкнул сквозь зубы маленький человек и хлопнул Мордана по почкам. Хотел, наверное, по плечу. Удар был довольно болезненным. Сашка поморщился, но опять промолчал и послушно скользнул в раскрытую заднюю дверь. В салоне царили уют и прохлада. Негромко играла музыка. В мягком свете приборной доски над головой у водителя проступил его жизненный лозунг в виде клише на прозрачной пленке: «Лучше пузо от пива, чем горб от работы!» Сашка удобно откинулся на мягком сидении. Тот, кого называли «Амбал», пристроился рядом, потянул его за рукав и негромко сказал на ухо: — Ты только Черкесу не говори, что пришлось меня ждать. Я, блин, не утерпел, за куревом отлучился. Мордан согласно кивнул. — Поздно уже, — на пару порядков громче продолжал коротышка, — а Черкес все дела решает на свежую голову. Куда мы сейчас рванем: в сауну или сразу на хату? — Если будет хорошее пиво, можно и в баньку. — Пиво будет. А бабы? — Что бабы? — Каких ты предпочитаешь: блондинок, брюнеток, помоложе, постарше? Сашка расхохотался: — Такие мочалки что нравятся мне, встречаются только на русском Севере. И то очень редко. А у вас на Дону их и с ментами не сыщешь. — Это что ж за мочалки такие? — обиженно крякнул «куркуль» и дал по газам. Было видно, что ему, краеведу и патриоту, очень обидно за родную Ростовскую область. Уж что-что, а по части баб… — Негритянки, или эти… которые чукчи? — выдвинул версию коротышка, — так и у нас есть такие: В РИСИ и, опять же, в РИИЖДе… — Негритянки, мулатки, японки… какая разница, мужики? В бабах не это главное! — А что же??? — хором спросили представители донского казачества. Интрига, похоже, достигла своего апогея. — Главное, — с чувством сказал Мордан, — чтоб была у нее крутая русская задница, широкая, как мечта: в тридцать шесть сдвоенных кулаков. Амбал механически сдвоил ладони, сжал кулаки. Потом положил их на спинку сидения, что-то в уме прикинул и взорвался гомерическим хохотом. — Таких не бывает! — выдавил он сквозь слезы.

— Знаю, что не бывает, — согласился Мордан, — а знаешь, как хочется? — Молодца! Ай, молодца! — трясся всем телом куркуль. Его необъятный живот, квадратный, как запаска парашютиста, выпрыгнул на баранку и всячески выражал свое одобрение… — Прощай, Сашка, — сказал я ему. — Будет трудно — свисти. Я оставляю тебя надолго. Кажется, началось.

Самолет не сгорел, не разбился. Он грузно спланировал на край вертолетной площадки, обустроенной в этих горах неведомо кем. Для пилота это был единственный шанс: пройти ее по дуге, из угла в угол, постепенно смещаясь влево, к поднимающейся на перевал грунтовке.