Последний хранитель (СИ)

— Когда концентрация разума достигла критической массы, — продолжал рассказывать дед, — он вышел за пределы яйца. Это был Род — прародитель богов и творец мира. Он породил энергию взрыва и создал то, что люди нарекут Мирозданием. Он сам — живая, творящая мыслью, Вселенная. Все, что мы можем охватить своим разумом — лишь малая его часть. В «Книге Велеса» сказано:

«Бог — един и множественен. И пусть никто не разделяет того множества и не говорит, что мы имеем многих богов».

Все, рожденное Родом, несет в себе его имя. Это природа, родина, родители, родичи. Все и вся в этом мире друг другу кровные братья. Будь то боги, герои, люди и камни. А ты говоришь! Ходить — это значит, перемещаться во времени и пространстве. Уж поверь мне, камни это прекрасно умеют, ибо они тоже носители Знания и могут существовать в настоящем, прошлом и будущем.

Дрова шипели, потрескивали. Язычки пламени вздрагивали. Невидимый в темноте чумазый паровозик тоже сорил искрами из высокой трубы. Он ковылял к выходу из ущелья чуть выше нас. Гулкое эхо долго скиталось, замирая по склонам…

Я очень устал и, даже, ненадолго вздремнул. Мне снились «молодые и глупые» камчатские горы, вечный дым над Ключевским вулканом. Пепел, серым снегом упавший на город и первое землетрясение, которое мне довелось пережить.

Вдруг тряхануло. Комната будто повисла в воздухе. По белому потолку наискось пролегла неровная трещина. Стены раздались в стороны. Мать подхватила меня на руки, бросилась вон на улицу. Ожидалось цунами. Уходя от гигантской волны, люди стремились в горы. С крыши дома падали кирпичи. На глазах распадались печные трубы.

Кажется, я закричал. Дед прижал меня к широкой груди, укутал полой видавшей виды фуфайки. То ли что-то рассказывал, то ли баюкал?

— Взять тот же Велесов камень, Уж как с ним боролась церковная власть! И закапывали его, и топили в Плещеевом озере. А он все равно возвращался к месту земной силы. Монах летописец вынужден был написать: «Бысть во граде Переславле камень за Борисом и Глебом в боярку, в нем же вселился демон, мечты творя и привлекая к себе ис Переславля людей: мужей и жен и детей их и разсевая сердца в праздник великих верховных апостолов Петра и Павла. И они слушаху его и стекахуся из году в год и творяху ему почесть...»

Я поднял с земли небольшой валун. Показал его деду.

— А этот булыжник? Он тоже носитель Знания?

— Может да, может — нет. Невозможно судить о целом по какой-то его части. Представь, что копаясь на чердаке, кто-то найдет твой старый молочный зуб. Он тоже может спросить: «Это и есть Последний Хранитель Сокровенного Звездного Знания?»

Крыть было нечем. Я подкинул дровишек в костер и спросил:

— Где он сейчас, синь горюч камень, в будущем или прошлом?

— В прошлом, — заверил дед. — Синий цвет — это цвет нави. А когда придет День Сварога, камень станет ослепительно белым. Но этого я уже не увижу.

— Потому что скоро умрешь?

— Все когда-нибудь умирают. Даже камни. Завершая свой жизненный путь, мы уходим к звездам. Но остаемся отражением на земле в какой-то иной вероятности. Ведь все мы — проявления первых богов, их усеченная копия. Хоть и каждый имеет свой персональный характер и внешне отличается от других. Что загрустил, козаче? — Дед снова укутал меня полою фуфайки и крепко обнял. — Это будет не так уж и скоро, ты успеешь окончить школу…

— Эти горы… они нас слышат? — тихо спросил я.

Не знаю. Никогда не был горой, — засмеялся дед. —

Наверное, все-таки слышат, хоть и живут в иных временных рамках. Во всяком случае, точно знают, что мы уже здесь.

Костер затухал. Языки зеленоватого пламени трепетали, теряя силу. Холодало. Над рекой курился легкий туман. В нем вязли слова. Стены ущелья дышали вечностью. Время будто замедлило бег. Дед тяжело вздохнул. О чем-то задумался.

— День Сварога, каким он будет? — спросил я, чтобы нарушить это молчание. — Хотел бы я своими глазами взглянуть на него.

— Тогда я тебе не завидую! — живо откликнулся дед. — Лично я бы удавился с тоски после сотого дня рождения. Но встречались мне люди, жившие и подольше.

— Расскажи! Хватит тебе все думать и думать.

Дед достал из костра мерцающий уголек, подбросил его на ладони и прикурил.

— Летом сорок второго, — уголек упал в воду и зашипел, — наша часть стояла на границе между Турцией и Ираном. Следили по рации за сводками Информбюро. Душой были рядом с защитниками Сталинграда, но вряд ли предполагали, что большинство из нас поляжет именно там. Потом поступил приказ: оставить на позициях боевое охранение. Всем остальным походным маршем следовать через перевал, к месту другой дислокации.

В горах строем не ходят. Вершину брали штурмовыми волнами. Кто первым придет — тот дольше отдыхает. Наш взвод держался кучно. Каждый вырубил себе по длинной упругой жерди. Незаменимая вещь в горах! И дополнительная точка опоры, и средство взаимостраховки, и самое главное — дрова.

Взлетели мы орлами на перевал. Костер развели, кашу стали варить. Ниже нас облака, выше — одни звезды. Последние не вдруг подтянулись. Командир, как положено, выставил дозоры. Слышу:

— Стой! Кто идет?