Последний хранитель (СИ)

Вечерело. Ну, здравствуй, Мурманск! Вот таким я тебя и люблю! С зажженными фонарями над вершинами башенных кранов, неоновым великолепием, зеркально опрокинувшимся в залив, ходовыми огнями над мерцающим кильватерным следом, фиолетовой дымкой над стрелами Гольфстрима. Схлынет мгновение, разъяснятся звезды, и море обретет законченную глубину. А еще был в этой картине один неприятный момент: группа захвата, которую я сразу же вычислил, грамотно рассредоточилась по близлежащей территории. За россыпью пустых бочек притаился их микроавтобус, а в нем на месте водителя восседал Жорка Устинов. Невидимый за тонированными стеклами, он, матерясь, произносил какую-то гневную тираду в микрофон портативной рации.

Глава 8

Жорку я знал, как облупленного. Наше знакомство восходит к тем приснопамятным временам, когда мы искренне верили, что власть и страна — это одно и то же. В неполные восемнадцать, я был практикантом на теплоходе «Руза». Обычный трамповый рейс к берегам Египта обернулся для экипажа сплошной головной болью. На рейде Александрии нас здорово покалечил израильский ракетный катер. Кое-как, с креном на левый борт, мы унесли ноги. В Алжире (опять незадача!) «Руза» попала под пресс местной полиции. Отца и Квадрата (они у нас числились мотористами) загребли в полицейский участок, а лично я получил в морду. Только уладили это дело — и опять — на тебе! Вдобавок ко всем злоключениям, ночью, в Бискайском заливе, нас попытались взять на абордаж два быстроходных катера неустановленной принадлежности. Этот момент мне помнится смутно. Вот убей меня бог, я в это время спал и видел дурной сон. Над моей головой простирались своды той самой пещеры, в которой когда-то прошло мое посвящение. Я стоял перед священной чашей, в руках у меня полыхала Агни Прамата. Отблески пламени отражались в глазницах огромного зверя, притаившегося за алтарем. Я спиной отступал к выходу из пещеры, всей сутью осознавая свою никчемность. В общем, такая вот, хрень. Наутро, Федечка Митенев и еще добрая треть экипажа рассказывали взахлеб, как я «геройски сражался», чуть ли ни в одиночку «разогнал весь этот парламент» и вообще творил чудеса. Рассказы сходились в одном: море под нами вдруг обрело волшебный, глубинный цвет летнего дня. Поверхность его кишела акулами, морскими змеями и прочей глубоководной живностью. Из нутра океана сквозь железную палубу судна устремился в звездную высь ярчайший всепроникающий луч. В нем проявился я. На уровне палубы, там, где свет расплескался лужей неправильной формы, (в этом месте рассказчик обычно понижал голос) и царил главный герой: в фирменной майке за три с половиной тысячи лир, отечественных полосатых трусах и босиком. С неимоверной скоростью он (то бишь — я) мотался от бака к корме и сбрасывал за борт абордажные крючья. При всем, при том, умудрился обезоружить и пустить в свободный полет двух самых шустрых боевиков, которые изловчились взобраться на палубу «Рузы». Во всем остальном, мнения рассказчиков разделялись весьма кардинально. Одни говорили, что стреляли по мне. Другие — что совсем не по мне, а по капитанскому мостику. А третьи — что вообще никто никуда не стрелял, поскольку оба пиратских катера шастали у самого борта, а оттуда вообще попасть куда-либо весьма мудрено. Разнилось и количество нападавших: от скромных пяти, до десятка. Я очнулся в своей каюте в полном неведении. Ничего из ночных кошмаров не отпечаталось в памяти. Первым зашел Жуков. — Ну, что гусар? — сказал он с сожалением в голосе, — уж поверь моему опыту: в загранку ты теперь не ходок. — Да что хоть случилось? — от неожиданности я подпрыгнул на койке. — Не надо, — поморщился капитан. — Не надо нарываться на комплименты. Вот те, блин и доброе утро! На исходе суток посеченный осколками лесовоз вошел в устье Роны. Оттуда — чередой судоходных шлюзов — к причалу французского порта Руан. Там нас уже ждал представитель посольства — моложавый атлет с ироничным прищуром зеленоватых глаз. Это и был Жорка. Или, как он тогда представился, Георгий Романович Устинов.