Последний хранитель (СИ)

Поселок находился в низине. Он залег вдоль залива широкою лентой и смотрелся с горы, как одна сплошная окраина. Постепенно редеющие заросли окончательно перешли в перелесок. Я настолько ушел в себя, что чуть не свалился в глубокую яму. Попробовал ее обогнуть — наткнулся на деревянный крест. Тьфу ты, да это же кладбище! Частоколы оградок как будто бы выросли из земли. У одиноко стоящей могилы, я приметил литровую банку с живыми цветами. Там должна быть вода! Я шагнул к ней, почти не скрываясь, хотел было выдернуть из земли, но не успел. С железного памятника смотрела мне прямо в лицо, разбухшая от давних дождей, фотография Игоря — парнишки из нашего экипажа, погибшего два года назад. Я оставил банку в покое, присел на скамейку и закурил. — Привет, Игорек, — сказал я ему, — стало быть, свиделись. Извини, что без водки, не по-людски. Как-то спонтанно все получилось. Ты не поверишь: целых четыре года жаждал свободы — и вот она! — прячься, где хочешь... Будто бы ставя крест на моей беззаботной жизни, в небо ударили отблески фар и крытые брезентом машины пустились в обратный путь. До нужного дома было всего ничего: метров сто пятьдесят. В старой воронке от авиабомбы, я наткнулся на довольно глубокую лужу. Наконец-то напился и привел себя в относительно божеский вид. Там же переоделся в не совсем еще старые джинсы, легкую куртку из мягкой кожи, и замшевые ботинки. От старой одежды избавился кое-как: завернул в прорезиненный рокон, забросал мелким мусором и прелой листвой. Если найдут — пусть знают, что я еще жив. Маманька как будто специально поджидала меня за дверью. Увидев, испуганно отшатнулась: — Ф-фу, сынок, напугал! Я-то думала, это сестра прорвалась сквозь кордоны. У нас тут страсти мордасти: бандита какого-то ловят с собаками. Ты в комнату проходи... рыбу принес? — Выше бери, Маманька, — бодро ответил я, выкладывая содержимое сумки на стол, — сегодня вернулись из рейса. Это тебе, подарки от верных гвардейцев. Вот только магнитофон... его бы хотелось продать. В глазах у Маманьки вспыхнул азарт: — Сколько? — Мне, в принципе, все равно. Хватило бы на билет. Дашь пару стольников — не обижусь, а если больше — спасибо скажу. Азарт сменился разочарованием: — Дешевишь. Контрабанда, что ли? — Да нет, неприятности у меня. Улетать срочно нужно. Можно я позвоню? — Умер кто? — Вроде, пока нет. — Ну, зайди в прихожую, позвони. Телефон за дверью, на полке. Я сейчас звук в телевизоре уберу и за деньгами схожу.Маманька скрылась в соседней комнате, захлопала ящиками серванта. Диктор в «ящике» беззвучно озвучивал последние новости. Потом появился видеоряд: Московские улицы, танки, бронемашины, люди с железными прутьями, сомкнувшиеся в плотную цепь. Попробуй, скажи им сейчас, что демократии не бывает. Любому покажут «права человека». — Что там, в Москве, за бардак? — полюбопытствовал я, набирая знакомый номер. — Какую-то «ГКЧП» будут громить, — отозвалась хозяйка. — Что это за зверь, можешь не спрашивать. Сама покуда не разобралась. Ну, что, дозвонился? Ни одна из московских квартир не отвечала. Может, Наташка что-нибудь прояснит? Я снова затарахтел диском, выждал четыре безответных гудка... — Алло! — затрепетало над миром, — алло, папочка, это ты? — И тут же отчаянный крик, — Уходи-и-и!!! Где-то рядом с Наташкой послышался шум, гул рассерженных голосов. А потом телефон замолчал. Будто отрезало.

Я тупо уставился в телевизор. Изображение дрожало и прыгало. Наверное, оператор бежал. Потом появилась расплывчатая картинка, будто украденная из моей памяти. Широкая московская улица, старенький тесный дворик. Окна знакомого дома почему-то распахнуты настежь. Потом, крупным планом, фотография Векшина... чье-то тело под простыней. Тело какое-то усеченное. Там, где широкие плечи должна венчать голова, белое полотно резко оборвалось. Я как будто ослеп. Потом все заполнили огромные маманькины глаза. Она отняла у меня телефонную трубку, осторожно вернула на аппарат: — Что? Плохо? Я упал на ее плечо и заплакал. Откуда-то появился граненый стакан с коньяком. — На, выпей, полегче станет. — Легче уже не станет. Я пойду... мне идти надо. — Вот, — сказала Маманька, — здесь ровно... Ее оборвал колокольчик, затренькавший в тесной прихожей и частый, настойчивый стук в дверь: — Федоровна, открывай, это участковый! — и уже из-за предохранительной цепочки, — можно к тебе?