Последний хранитель (СИ)

Тайником оказалась обычная ниша под обломком известняка. Была там еще солдатская фляга со спиртом и пара стволов. Мы, естественно, причастились. — Давай постреляем? — вдруг, предложил Мордан. — Ты, часом, не перегрелся? — А мы потихоньку, — Сашка достал из ниши промасленный сверток, разложил на траве его содержимое. — Ого! — изумился я. — «ПБ», — хвастливо сказал Мордан, — Модель пистолета Макарова с несъемным глушителем, разработан для элитных подразделений спецназа! — Ого! — опять повторил я. — Напрасно ты так, — почему-то обиделся Сашка. — Я действительно хорошо разбираюсь в оружии. Можно сказать, с детства. Мои ведь родители тоже… — Помнишь их? — спросил я, чтобы загладить свою вину. — Не–а, — ответил он с деланным безразличием, — а вроде был большенький, когда их… не стало. На фотографии сразу узнаю, а на память совершенно не помню. Даже представить себе не могу. Бывает, приснятся ночью, а вместо лиц — белые пятна. Они ведь все время по заграницам, только работой и жили. Возможно, и нас с Наташкой сделали «для прикрытия». Я, кстати, в Брюсселе родился. А рос на Тамбовщине. Меня, в основном, дед воспитывал. — Хреново воспитывал. — Много ты понимаешь: «хреново!» Я ведь в школе на отлично учился. В мореходку играючи поступил, а конкурс был сумасшедший: семнадцать рыл на одно место! Избрали комсоргом роты, был кандидатом в члены КПСС. Сашка сделал короткую паузу для возгласов и оваций, но я промолчал. Только мысленно спросил: «А потом?» Но он этого не заметил: — А потом все в одночасье рухнуло. На плавпрактику только трое из нашей роты уходили индивидуально. Я в том числе. Попал в СМП, в Архангельск. Оттуда вернулся с волчьим билетом. Представляешь характеристику? – «в политических убеждениях занимает левую сторону. Партийная, комсомольская, и общественные организации теплохода «Николай Новиков», считают, что курсант Ведясов не достоин звания советского моряка». — Как, как ты сказал?! Левую сторону?! Или ты что-то путаешь, или ваш помполит с теорией не дружил! — Мамой клянусь! — Сашка чиркнул ногтем большого пальца по верхней челюсти. — Цитирую без купюр! — Ну, не знаю, — задумался я, — такой слог, такой пафос! Что ж такого ты смог сотворить? Но, бьюсь об заклад, это будет покруче любой контрабанды. Может, «шерше ля фам»? — Какой там, на хрен, «ля фам»? Мы стояли на линии Игарка – Италия. Есть у них порт такой — Монфольконе. Экспортный пилолес сплавляли для макаронников. То ли бес попутал, то ли к слову пришлось? Точно не помню, с какой такой стати я решил процитировать Маркса? Один, мол, из признаков отсталости государства, если оно торгует сырьем. А этому пегому донесли. Он и давай слюной брызгать: — Щенок шелудивый! Тебя на народные деньги учат, кормят и одевают! А ты, своим языком поганым, грязью страну поливаешь! Кто бы другой сказал, я бы стерпел. А этот… помполит называется! Весь рейс у матросов сигареты стрелял! Ну, я и взвился: — Ты, — говорю, — дерьмо из-под желтой курицы! Это ты, своим языком поганым у буфетчицы секель лижешь! А она за это в сейфе твоем свою контрабанду прячет! И весь экипаж закладывает: кто, что, кому говорил. — Так и сказал? — Так и сказал. — А он? — А у него инфаркт. Чуть не помер. С тех пор и пошло-поехало. Из мореходки чуть не поперли. Спасибо отцу твоему, отстоял. Вызвал меня замполит отделения, трахнул кулаком по столу: — Запомни, — сказал, — за тебя ручаются очень большие люди. Я пошел им навстречу. Сделай так, чтобы мне не было стыдно за это решение. Да только куда там! В жизни, как в боксе: одно дело, если ты поднимаешься сам и совсем другое — если тебя поднимают другие. Покатился я под уклон, и нет ему конца края. Сашка задумался и вздохнул. Я промолчал. И он оценил это молчание — молчание человека, прошедшего путь, на который ему не хватило терпения или удачи. Ведь все мы в те годы были такими.

Нет, это же надо, сколько удивительных фокусов я наворотил в этом году! Дождь в гостиничном номере, это уже что-то! Жаль, что не помню. Пора прекращать пить.

— Александр! — внезапно спохватился отец, — где свежее пиво?

— Где яблоки, где пожрать, где высшая справедливость? — тем же тоном продолжил я, подражая его голосу, и заржал.

В округе стало спокойней. Улетучились наши добровольные соглядатаи, и я получил возможность бывать на улице. Вернулись с лихого промысла люди Мордана. Принесли недельную выручку, выпивку и закуску. Прощальный ужин затянулся до позднего вечера.

К торжественному столу пригласили не всех. Уважили только Контура и еще одного бригадира — очень своеобразного человека по кличке Штос. Еще его, за глаза, почему-то называли Угором. Такие люди как он, нужны в любом коллективе., как в доме громоотвод. У каждого в жизни случаются черные дни. Но глянет страдалец на, вечно унылую, физиономию Штоса и, вроде как, полегчает: «Ты смотри, а этому еще хуже!»