Последний койот

— Эти ваши истории, Гарри, — произнесла она наконец, — эти рассказы о вашем прошлом… они сами по себе совершенно душераздирающие. Они показывают мне мальчика, который стал мужчиной. Они показывают мне глубину травмы, которую нанесла вам гибель вашей матери. Знаете, вам есть в чем ее винить, и ни у кого не повернулся бы язык вас упрекнуть.

Он в упор посмотрел на нее, подыскивая слова.

— Я ни в чем ее не виню. Я виню человека, который отнял ее у меня. Понимаете, все эти истории — они обо мне. Не о ней. Вы не можете увидеть это все ее глазами. Вы не можете понять ее так, как понимал я. Она делала все, чтобы вытащить меня из интерната. И никогда не позволяла мне забыть об этом. И никогда не прекращала попыток. Ей просто не хватило времени.

Инохос кивнула, принимая его ответ. Прошло еще некоторое время.

— Она в какой-то момент рассказала вам, чем она… чем она зарабатывала на жизнь?

— Нет.

— Как тогда вы узнали?

— Я не помню. Наверное, я узнал это уже только после того, как ее не стало, когда сам стал старше. Мне было всего десять лет, когда меня забрали. Я даже не знал, за что.

— Пока вы с ней жили вместе, она водила домой мужчин?

— Нет, никогда.

— Но должно же у вас было быть какое-то представление о жизни, которую она вела. Которую вы оба вели.

— Она говорила мне, что работает официанткой. В ночную смену. А меня на это время оставляла у одной женщины, у которой была комната в гостинице. Миссис Де Торре ее звали. Она присматривала за четырьмя или пятью ребятишками, матери которых занимались тем же самым. Никто из нас ничего не знал.

Он умолк, но Инохос ничего не сказала, и он понял, что она ждет продолжения.

— Однажды ночью, когда миссис Де Торре уснула, я улизнул и пошел по Бульвару в кафе, где, по ее словам, она работала. Но ее там не оказалось. Я спросил, и они сказали, что такой не знают.

— Вы спросили вашу мать об этом?

— Нет. На следующий вечер я проследил за ней. Она ушла в своей униформе официантки, и я незаметно пошел за ней. Она поднялась в квартиру своей лучшей подруги — та жила в нашем же доме выше этажом. Мередит Роман. Когда они вышли из квартиры, обе были в нарядных платьях, ярко накрашены и все такое прочее. Потом они сели в такси и уехали, и дальше я не смог за ними проследить.

— Но вы все поняли.

— Я понял что-то. Но мне было всего девять лет. Что я там мог понимать?

— А этот маскарад, который она устраивала, когда каждый вечер одевалась официанткой? Он вас не разозлил?

— Нет. Наоборот. Я думал, что это… не знаю, мне в этом виделось какое-то благородство, что ли… в том, что она делала это ради меня. Она пыталась защитить меня как могла.

Инохос кивнула в знак того, что понимает.

— Закройте глаза.

— Закрыть глаза?

— Да. Я хочу, чтобы вы закрыли глаза и представили себя тем маленьким мальчиком. Давайте.

— Это еще что за штуки?

— Сделайте мне приятное. Пожалуйста.

Босх покачал головой, изображая раздражение, но подчинился. Чувствовал он себя при этом глупее некуда.

— Ну закрыл.

— Так, а теперь я хочу, чтобы вы что-нибудь рассказали мне о вашей матери. Какой-нибудь эпизод из вашей жизни, который запомнился вам лучше других. Пожалуйста, расскажите мне о нем.

Босх стал напряженно думать. Перед глазами у него один за другим вспыхивали и гасли образы. И наконец остался один, который упорно не желал тускнеть.

— Ладно.

— Рассказывайте.

— Это было в интернате. Она приехала меня навестить, и мы стояли у ограды бейсбольного поля.

— Почему вы запомнили именно этот момент?

— Не знаю. Наверное, потому, что она была со мной, и я всегда этому радовался, хотя под конец мы с ней каждый раз начинали плакать. Видели бы вы интернат в дни посещений. Рыдали все… А еще я запомнил тот раз, потому что это было совсем незадолго до того, как она погибла. Всего за несколько месяцев.

— Вы помните, о чем вы говорили?

— Много о чем. О бейсболе — она болела за «Доджерс». Один парень из старших отобрал у меня новые кроссовки, которые она подарила мне на день рождения. Она заметила, что я не в них, и была в ярости, когда узнала.

— Почему тот мальчик отобрал у вас кроссовки?

— Она задала тот же самый вопрос.

— И что вы ей ответили?

— Я ответил, что он отобрал их, потому что мог. Как это заведение ни назови, по сути своей это была детская тюрьма, и нравы там царили соответствующие. Там были свои заправилы, свои терпилы, вот это вот все.

— А кем были вы?

— Не знаю. Я в основном был сам по себе. Но когда тот старший и более сильный мальчик отобрал у меня кроссовки, я был терпилой. Это был способ выживания.

— Ваша мать из-за этого расстроилась?

— Ну да, но она же не знала тамошних порядков. Она собралась идти жаловаться. Она не понимала, что мне от этого будет только хуже. А потом до нее внезапно дошло. И она расплакалась.

Босх умолк, заново переживая в душе ту сцену. Он помнил влажный воздух и запах цветов апельсина, который ветер доносил из соседней рощи.

Инохос кашлянула, прежде чем вторгнуться в его воспоминания:

— И что вы сделали, когда она заплакала?