Последний кольценосец

Таково было положение дел на тот момент, когда Фасимба удачно отравил на дружеской пирушке шестерых окрестных вождей (вообще-то отравить должны были как раз Фасимбу, но он весьма умело нанес упреждающий удар — это вообще был его стиль), после чего присоединил их владения к своим и провозгласил себя Императором. Объединив воинов всех семи областей в единую армию и введя в ней строгое единоначалие и неукоснительную смертную казнь за любые проявления трайбализма, юный вождь пригласил военных советников из Мордора, который всегда полагал нелишним иметь управу на кхандских соседей. Мордорцы достаточно быстро обучили чернокожих бойцов, коим страх был неведом ровно в той же степени, что и дисциплина, согласованным действиям в сомкнутом строю, и результат превзошел все ожидания. Кроме того, Фасимба первым оценил истиные возможности боевых мумаков; то есть использовали-то их в битвах с незапамятных времен, но именно он сумел поставить приручение детенышей на поток и тем самым фактически создал новый род войск.

Эффект получился примерно тот же, что в наше время с танками: одна машина, приписанная к пехотному полку, — это, конечно, штука полезная, но не более того, а вот полсотни танков, собранных в единый кулак, — сила, принципиально меняющая весь характер войны.

Так вот, спустя три года после начала своей военной реформы Фасимба объявил войну на уничтожение прибрежным вождям, промышлявшим охотой за рабами, и за каких-то полгода сокрушил их всех; дошла наконец очередь и до Мдиквы. В Невольничьей Гавани царило уже полное уныние, когда от берегового царька прибыл гонец с добрыми вестями: воины Мдиквы встретились в решающем бою с хваленой армией Фасимбы и разбили ее наголову, так что в город скоро приведут много хороших сильных рабов. Кхандцы, мысленно переведя дух, не преминули, однако, пожаловаться гонцу, будто цены на невольничьих рынках метрополии за последнее время сильно упали (что было чистейшим враньем). Тот, однако, не слишком огорчился: рабов захвачено столько, что рома теперь хватит на полгода вперед.

В назначенный час в город пришел невольничий караван, ведомый лично Мдиквой, — сто восемьдесят мужчин и двадцать женщин. Скованные между собою мужчины, вопреки посулам гонца, смотрелись неважно: изможденные, сплошь в кровоподтеках и ранах, небрежно перевязанных банановыми листьями. Но зато женщины, которых вели совершенно обнаженными в голове колонны, были таких достоинств, что весь гарнизон столпился вокруг них истекая слюной и ни на что иное глядеть уже не желал. А зря… Ибо цепи были бутафорией, кровь — краской, а сами невольники — личной гвардией Императора. Под повязками из банановых листьев были скрыты звездообразные метательные ножи, разящие на пятнадцать ярдов, однако гвардейцы вполне могли бы обойтись и безо всякого оружия: каждый из них в беге на короткую дистанцию доставал лошадь, мог увернуться от летящей в него стрелы и разбивал ударом кулака стопку из восьми черепиц. Городские ворота были захвачены за какие-то секунды, и Невольничья Гавань пала. Руководил операцией лично Фасимба — именно он и привел в город «невольничий караван», нарядившись в знакомый всему побережью леопардовый плащ Мдиквы: Император хорошо знал, что различать в лицо «всех этих головешек» представители высшей расы так и не сподобились. Впрочем, самому Мдикве плащ был теперь без надобности: свирепые огненные муравьи, на чьей тропе его привязали (а именно такое наказание теперь полагалось за участие в работорговле), уже превратили берегового владыку в идеально очищенный скелет.

По прошествии двух недель к причалу Невольничьей Гавани подошел кхандский корабль, предназначенный для перевозки рабов. Капитан, несколько удивленный безлюдьем на пристани, отправился в город: назад он вернулся сопровождаемый тремя вооруженными харадримами и заплетающимся от страха языком потребовал на берег носильщиков из числа команды. Впрочем, груз, который им надлежало принять на борт для отправки в Кханд, привел бы в содрогание кого угодно.