Последний конфликт в независимой Греции: Союзническая война 220–217 гг. до н. э.

Также вряд ли можно утверждать, что в 217 г. у македонского царя зародились планы западного вторжения[491]. В ходе Союзнической войны они не могли оформиться, для этого еще не сложились условия. Поворот в македонской политике произошел позднее, чем принято считать в современной историографии. Сложившийся в литературе взгляд на изменение внешней политики Филиппа во многом, по нашему мнению, связан с концепцией Полибия о «сцеплении» (συμπλοκή) событий[492]. Согласно его теории, события Ганнибаловой войны в Италии «сцепились» с событиями Союзнической войны в Греции. Естественно, историк должен был представить читателю ключевое «звено сцепления»; таким «звеном» стало известие о победе Ганнибала при Тразимене.

Кроме того, несмотря на высказывания Полибия (V, 101, 8–10), влияние Деметрия Фарского не могло иметь решающего значения для царя в это время. Конечно, Филипп должен был выслушать его советы, поскольку тот лучше знал обстановку в Адриатике. Но следует помнить, что окончательное решение оставалось за царем и — как глава государства — он руководствовался многими соображениями, а не одним «внушением» Деметрия. Кроме того, не вызывает сомнения факт, что именно Полибий превратил Деметрия в «злого гения» Филиппа в противоположность мудрому советнику Арату. Не следует забывать того весьма существенного обстоятельства, что к моменту написания «Всеобщей истории» у Полибия уже четко сложилось представление об иллирийце, как о человеке безрассудном, чья карьера в Греции была тому подтверждением[493]. Однако за назидательными фактами из биографии иллирийского авантюриста совершенно скрыта истинная политика македонского царя.

Римское посольство летом 217 г. к Филиппу с требованием выдачи Деметрия (Liv., 22, 33, 3) и отказ царя обычно рассматриваются как начало дипломатических отношений между Римом и Македонией, которое имело негативный оттенок[494]. Однако это не совсем так; данное утверждение верно лишь в отношении римлян. Сенат не видел большой разницы между молодым полуварварским иллирийским государством и стареющей эллинистической Македонией. Примечательно, что в отличие от аналогичного случая с Тевтой, Рим не рассматривал отказ Филиппа как повод к немедленной войне. В то время в Италии шли боевые действия, поэтому можно говорить о нежелании Рима открытого конфликта с Македонией. Римляне лишь впоследствии расценили все мероприятия Филиппа как враждебные их протекторату над Иллирией[495]. Римскому менталитету была чужда идея Общего Мира. К тому же с первых иллирийских войн они уже начали реализовывать свою восточную политику[496]. Что касается Македонии, то римское требование о выдаче Деметрия, которое было бы уместно в отношении побежденного правителя, естественно, задело самолюбие царя. Но из этого обстоятельства не следует делать вывод о стремлении Филиппа к войне с римлянами.

Победа Ганнибала у Тразименского озера сама по себе ничего не могла означать для македонской политики. Одна громкая победа, совершенная в далекой стране, с которой не приходилось непосредственно иметь дела, полководцем, о котором македонский царь едва ли что-нибудь знал, не могла быть поворотным пунктом, изменившим весь ход истории эллинистических государств. Такое утверждение равносильно предположению, что Восточный поход Александра Македонского был вызван убийством его отца Филиппа II, организованным персами. Филипп V не мог знать планов Ганнибала, особенностей римской тактики ведения войны, их менталитета, столь непохожего на греческий[497]. Такие скоропалительные решения были не в характере царя.

Не следует ссылаться при этом на его молодость, горячность и честолюбие. За годы Союзнической войны он проявил свою отличную военную и организаторскую подготовку. Во всех рассмотренных операциях он вполне реально оценивал свои силы и возможности. Его основной целью все эти годы было укрепление позиции гегемона Эллинской лиги и постепенное расширение сферы македонского влияния в Греции. Но обе поставленные задачи были далеки от завершения. При жизни Арата Филипп не пользовался тем уважением и авторитетом, на который рассчитывал и которого добивался в ходе боевых действий. Укрепление позиций в Элладе также было довольно слабым; царю постоянно приходилось оглядываться на союзников, их желания и угрозы. Стоит вспомнить хотя бы намек Арата на расторжение договора лиги во время жертвоприношения на Ифоме[498].

Понимая все это, царь должен был быть авантюристом, вроде Деметрия Фарского, чтобы мыслить о переправе в Италию и о мировом господстве[499]. Филипп, конечно, не был лишен честолюбивых замыслов, но его нельзя назвать мечтателем на троне, он всегда руководствовался практическими мотивами. И в первую очередь, как у всех македонских правителей, сфера его интересов охватывала безопасность своих границ и подчинение тем или иным способом Греции.