Последний конфликт в независимой Греции: Союзническая война 220–217 гг. до н. э.

Следует рассмотреть и внешний фактор в этой попытке переворота. Хилон едва ли был проахейски или промакедонски настроен[440]. Факт его бегства в Ахайю не дает оснований утверждать, что путч был инициирован Аратом или, тем более, Филиппом. Македонский царь первый год кампании провел в Акарнании и на военные действия в Пелопоннесе не оказал никакого влияния: он не откликнулся на ахейскую просьбу о помощи и не прислал войска (Polyb., IV, 61–66). Это была его первая самостоятельная война. Невозможно предположить, что царь с юных лет был талантливым политиком, дипломатом и военным. Ситуация изменилась к следующей операции. Зимой 219 г. он почувствовал уверенность в своих силах — его кампания в Пелопоннесе прошла удачно (Polyb., IV, 67–80). Однако, Хилон не мог надеяться на помощь македонской армии, поскольку с Филиппом в поход отправились незначительные силы[441]. В разгар зимы, когда произошел путч, Филипп находился в Трифилии (Polyb., IV, 81, 1), уже заканчивая победное шествие по Пелопоннесу. Однако, находясь в непосредственной близости от Спарты, он не воспользовался благоприятным моментом смуты, чтобы ввязаться в нее. Филипп предпочел остановиться в Мегалополе, а позднее и вовсе распустил своих воинов (Polyb., IV, 87, 13). Если даже мы выскажем предположение, что царь неслучайно оказался так близко от спартанских границ, то для Хилона факт близости македонских сил был не поддержкой, а скорее компрометирующим фактором. В Спарте были слишком сильны антимакедонские настроения; присутствие македонян могло вызвать лишь гнев и раздражение, но отнюдь не симпатии к Хилону.

Справедливо также замечание Д. Мендельс[442] об отношении Полибия к Филиппу. Историк не упускал случая подчеркнуть отрицательные стороны царя. Но в случае с Хилоном, он не воспользовался такой возможностью. О переменах в характере македонского лидера Полибий говорит лишь в связи с попыткой Филиппа ввести гарнизон в крепость мес-сенцев. Но это событие произошло гораздо позднее путча в Спарте — в 215 г. Таким образом, в источнике нет никакого намека на сотрудничество Хилона с Филиппом.

Не следует забывать и еще один важный вектор политики македонского царя в этот период: он считался с условиями Общего Мира, включенными в договор Эллинской лиги[443]. Одно из условий оберегало автономию греческих государств. Конечно, в условиях войны говорить о соблюдении автономии нелогично. Филипп, естественно, нарушал этот пункт соглашения[444], но он был вынужден постоянно оглядываться на реакцию других участников Эллинской лиги, особенно на Ахейский союз, поскольку все члены лиги были довольно независимы от центральной власти. Именно поэтому царь пытался придать своим шагам более или менее легитимный вид, объясняя свои шаги условиями военного времени. Но он никогда не прибегал для этого к интригам и не вмешивался во внутренние дела других — тем более вышедших из союза — государств. Таким образом, нет достаточных оснований для утверждения, что македонский царь мог оказать Хилону какую-либо поддержку.

Относительно Арата можно говорить то же самое. Несмотря на то, что Арату приходилось организовывать государственные перевороты[445], его участие в спартанских событиях весьма сомнительно. Стратегом был в то время его сын, Арат Младший, который в первую кампанию думал лишь о сборе наемников. У него не было сил даже на оказание помощи подвергшимся этолийским атакам ахейским городам (Polyb., IV, 37 и 57–60). Зимой же 219 г. он участвовал в боевых действиях, организованных Филиппом. Причем эта кампания была полной неожиданностью не только для врагов, но и для союзников (Polyb., IV, 67, 6). Едва ли у стратега была возможность в таких обстоятельствах готовить переворот в Спарте. Что касается Арата Старшего, то в его распоряжении не было ни финансов, ни военных сил для содействия путчу.

Считать же Хилона проахейски настроенным также не следует. Во-первых, провозглашенные им планы социальных преобразований, хотя они и не были внедрены в жизнь, не соответствовали ахейскому политическому курсу — ахейское руководство было противником подобных реформ. Во-вторых, видные спартанские сторонники Эллинской лиги были убиты в прежних смутах (Polyb., IV, 22–23). Если роль Хилона в государственной жизни была незначительной, то Арат мог о нем вообще не знать. Но в таком случае Хилона нельзя считать проводником ахейской политики. В-третьих, бегство в Ахайю также не является аргументом в пользу его политической ориентации. Дело в том, что в ходе войны ему ничего не оставалось, как бежать в Ахайю и просить убежища у врага Спарты. Поэтому гораздо ближе к истине утверждение о том, что он пытался организовать переворот в личных целях, желая стать царем.