Последний контакт 3 (СИ)

— До катастрофы далеко? — перебил Павленко Серов. Пожалуй, впервые за всю свою карьеру он позволил себе столь эмоциональную речь. — У нас вышли из строя реакторы, и это в двух световых годах от Земли! У нас не работают щиты — любой рандомный космический булыжник может привести к гибели всего экипажа. Я уже молчу о военном крейсере китайцев. У нас нет энергии, стало быть, нет и дальней связи! Это вы называете стабилизацией ситуации?

— Вы правы, Виктор Сергеевич, проблемы с плазменными щитами — прямое продолжение проблемы с реакторами. Компьютер ограничивает потребление энергозатратных систем. Могу поспорить, лазерные турели тоже не работают. В нашем распоряжении лишь ракеты, торпеды и мины.

— То есть только то, чем мы просто можем швырнуть во врага. Стабильнее некуда, ничего не скажешь.

Серов рухнул на свое место и уставился в одну точку. Он чувствовал, что вот-вот потеряет над собой контроль, чего раньше с ним никогда не происходило. Он и сам не знал, что может быть настолько эмоциональным.

— Так, — тяжело вздохнув, встал со своего места Верещагин, — чего мы еще не знаем?

Вопрос был адресован Кольскому. С самого начала брифинга штурман внимательно следил за капитаном и пришел к выводу, что на докладе Павленко сюрпризы не закончились.

— Дмитрий Фролович, — тихо произнес капитан, обращаясь в пустоту — на Павленко он сейчас не смотрел, — расскажите им.

— Этот шар… — продолжил Павленко, кивнув на голограмму, — очевидно, что это какой-то инопланетный прибор. Вероятнее всего, именно он генерировал то гравитационное поле, что остановило и нас, и «Ксинь Джи».

— Для меня очевидно, — решил высказаться связист Володин, — что это не прибор, а инопланетный корабль. Тот самый, о котором нас предупреждали с Земли. Правда, они ошиблись в расчетах, этот шарик много меньше того, что мы ожидали тут увидеть.

— Они не ошиблись, — спокойно ответил Павленко. — Инопланетный корабль действительно был, и поверьте, он действительно огромен.

— Да? И куда же делся пятидесятикилометровый инопланетный звездолет? — саркастично спросил Серов. — Испарился?

— Провалился в пустоту, если точнее, — все так же флегматично ответил Павленко. На мостике на минуту воцарилась тишина. Первым из легкого ступора отошел Володин.

— Что значит «провалился в пустоту»? Откуда вам это вообще известно?

— Я видел это своими глазами, Евгений Павлович, — Павленко не хотелось открывать сослуживцам всей правды, но иначе они бы ему не поверили, поэтому он тяжело вздохнул и продолжил. — Той ночью, когда на «Прорыве» происходили известные всем события, я проявил слабость.

— Слабость? — удивился Серов. — О чем вы?

— Я знаю, что нарушил положения устава и РБЖ. Как и все на крейсере, я подвергся психологическому давлению. В какой-то момент я поддался своим внутренним демонам…

— Довольно поэтичное сравнение… — тихо буркнул под нос Верещагин, так чтобы было слышно его другу Володину. Оба хмыкнули. Павленко на колкость не обратил внимания и продолжил.

— … я не был на своем боевом посту, господа.

— Где же вы были? — спросил Кольский.

— Я был в каюте научного руководителя Касаткиной.

На лице капитана непроизвольно проскользнул тик, уголок его рта чуть заметно дернулся, и он поспешил прикрыть лицо рукой, дабы не выдать своей заинтересованности.

— И что же вы там делали, позвольте узнать? — спросил Кольский, буравя подчиненного взглядом.

— Я не знаю, командир, — признался Павленко. — Я помню то мгновение, когда осознал себя стоящим перед ее каютой. Я не помню, как оказался в той части корабля, не помню, как покинул реакторный отсек. Помню лишь то, что увидел.

— Что же вы увидели, Дмитрий Фролович?

Как ни старался сейчас Кольский придать безразличие своему голосу, это ему не удалось. Все без исключения заметили в вопросе живейшую заинтересованность капитана. Естественно, у всех еще свежи были в памяти воспоминания о недавнем странном поведении Кольского. Все прекрасно помнили, что именно после общения с Касаткиной командир окончательно потерял рассудок. Не мог не помнить об этом и Павленко. Он прекрасно понимал, что у капитана определенный интерес к их научнику, именно поэтому она на него так влияла. Воздействие на его рассудок шара было лишь спусковым крючком. Однако деваться было некуда, о произошедших в ту ночь событиях нужно было рассказать самому — дожидаться жалобы со стороны Варвары Касаткиной было не лучшей идеей.

— Сперва я услышал шум, словно в каюте кто-то борется, затем я услышал хрип… нет, — он напряг память и даже прикрыл глаза, — это был даже не хрип, а сипение, словно кто-то задыхается. Я вошел в каюту и увидел, как какой-то матрос пытается задушить Варвару Сергеевну. Она уже была почти раздета, как, впрочем, и тот матрос, — на лице Кольского заиграли желваки, свободная рука под столом самопроизвольно сжалась в кулак, костяшки пальцев побелели. Павленко продолжал свой рассказ. — Очевидно, тот матрос пытался совершить над девушкой насилие. Я помешал этому. Завязалась короткая драка. Матроса я вышвырнул из каюты. Куда он делся после, я не знаю.