Последний король французов. Часть первая

Народ вошел в образовавшуюся брешь.

Бастилию штурмовали не Тюрио, не Майяр, не Эли, не Юлен.

Ее штурмовали Пелиссон, Вольтер, Линге.

Герцог Орлеанский принимал участие во всех событиях, которые подготовили великий день 14 июля, однако его двусмысленное положение помешало ему четко обозначить свои взгляды.

Коль скоро таким людям, как Лафайет и Ламет, было неловко в их республиканских фраках, то тем более это происходило с представителем Орлеанского дома, Бурбоном, принцем крови, потомком пятого сына Людовика Святого.

Вот почему тот самый человек, который в сражении при Уэссане безбоязненно, с открытой грудью, не имея никакой другой кирасы, кроме голубой орденской ленты, подставлял себя под пушечные ядра, летевшие с семи английских кораблей, надел защитный нагрудник, перед тем как во главе сорока семи депутатов дворянства присоединиться в церкви святого Людовика к представителям третьего сословия.

Но мало того что этот нагрудник плохо обеспечивал его безопасность, он еще и затруднял ему дыхание: герцогу стало дурно, ему расстегнули жилет и увидели под ним кирасу.

Такую же изготовили для Людовика XVI накануне 10 августа, но он, при всем своем малодушии, отказался надеть ее.

Всем известна прозвучавшая по этому поводу острота Мирабо — великолепная острота, исполненная непристойности.

Единогласно избранный председателем Национального собрания в тот момент, когда речь шла о замене Байи, чьи полномочия истекали 1 июля, герцог Орлеанский отказался от председательства, рассудив, что чем больше он будет на виду, тем вероятнее ему придется принять окончательное, определенное и бесповоротное решение. Он предпочел, несчастный принц, остаться в полумраке, в котором, как ему казалось, у него будет возможность утаивать трепет своего сердца и бледность своего лица.

Вот почему Орлеанская партия никогда не стала достаточно осязаемой, чтобы действовать, хотя и была достаточно заметной, чтобы быть мишенью обвинений.

Впрочем, во многом способствовала этим обвинениям Англия. «Тратьте, тратьте, — говорил Питт, — а самое главное, не давайте мне в этом никакого отчета».

Так вот, эти деньги, эти миллионы, эти миллиарды, которые Питт приказывал тратить, предназначались не только для того, чтобы устроить во Франции революцию, но и для того, чтобы она была по душе англичанам — страшной, кровавой и зачастую постыдной. Англичанам нужно было забыть об одном и отомстить за другое.

Им нужно было забыть о революции 1648 года, эшафоте Уайтхолла и одиннадцати годах правления Кромвеля.

Им нужно было отомстить за поддержку, которую Франция оказала Америке во время Войны за независимость.

Питт был менее зол на Вашингтона, освободившего свою страну, чем на Лафайета, приехавшего в качестве добровольца освобождать страну, которая была ему чужой.

Впрочем, хотите знать, что думала г-жа де Сталь, наделенная твердостью духа, о слабодушном герцоге Орлеанском?

Мы приводим выдержку из ее сочинения: