Последний Ковчег

Cашин отец стоял в темноте, в трубах недавно погасили свет. Он разговаривал с женщиной в тени, слова давались ему нелегко, он больше молчал и слушал. Слушать было тоже нелегко.

Он знал, что за время с их последней встречи она постарела, знал, что она была несчастна. И все же очень на нее злился – ни к чему были эти встречи, они давались нелегко и сами по себе тоже не приносили облегчения.

Однажды, много лет назад он согласился на ее просьбу, она попросила его жить – и он выжил. Новый мир состоял из унизительных для человека условий, но ему было хорошо, потому что там, наверху жила она, и ему оставалось только верить в то, что там ей хотя бы немного выносимее. В минуты отчаяния, которые случались у него сравнительно редко – сравнительно для человека в его положении, – он клял себя за то, что не остался на тонущей Земле, а последовал за нею в бесконечный плавучий ад. Он очень ее любил, сколько себя помнил, всегда, и они никогда не были вместе.

Потом, уже в новом мире, ей снова понадобилась его помощь (в минуты отчаяния он зло смеялся сам над собой – может быть, он и нужен был только чтобы прийти ей в тот момент на подмогу?), и он помог. Он забрал у нее девочку, ребенка от другого мужчины, и в минуты отчаяния думал о том, что много гуманнее было бы поступить так, чтобы… скорее следовало ребенка убить, чем обрекать на жизнь, которая была для нее предрешена и уготована?

Случился Потоп, разбушевавшаяся природа наказала человека по всей строгости, но как ничтожен оказался конец света для людей, которые спаслись, но продолжали себя по-всякому убивать – своими действиями, поступками, которые они совершали или, наоборот, не совершили.

Он научился любить свою приемную дочь как родную, так же, как любил ее мать – спокойно, безусловно, как данность.

У него было только одно условие – она ни при каких обстоятельствах не должна была вмешиваться в их с Сашей жизнь, не высматривать их издалека, не следить, не предлагать им помощи.

Олимпия держалась, потом срывалась и передавала записки, молящие о встрече. Каждым своим движением она извинялась, но не могла быть прощена. Наверное, это было жестоко, он не знал наверняка. Его дочь была несчастна, она чувствовала себя везде и всюду чужой, даже по меркам Ковчега.

У Олимпии был сын, был муж, были ее вина и разлука. У него – ее дочь и трубы.

Сегодня она пришла, чтобы узнать, какая работа досталась Саше. Они стояли в том самом ангаре, где так любила ночевать Саша со своим приятелем – конечно, ему это было известно, но он нарочно не стал рассказывать об этом Олимпии. Он не хотел больше ее утешать.

Тем не менее он честно ответил, что из всех возможных вариантов Саше досталась самая безопасная и выносимая работа – дочь Олимпии занималась рукоделием. Вспомнив реакцию Саши на новые обязанности, он улыбнулся про себя и хотел было рассказать, как забавно она злится, как не дается ее нетерпеливой натуре кропотливый ручной труд, но сдержался – Олимпии ни к чему это знать.

Она пыталась передать ему гостинцы сверху: фрукты, сладости, свежий хлеб. Он отказался.

Печальная женщина стояла в темноте и плакала. Ее слезы не стоили ровным счетом ничего: вокруг них шумел бесконечный соленый океан, каплей больше, каплей меньше – какая теперь разница?

* * *

Когда Гек сворачивал в коридор, ведущий в каюту Дуга, Саша уже успела продемонстрировать Еве свой свитер во всем великолепии его вопиющего уродства. Ева веселилась, беззлобно подшучивала над неумелыми Сашиными руками, а когда узнала, что свитер связан для Лота, – помрачнела, попыталась Саше что-то втолковать, о чем-то предупредить.

Когда Гек постучал в дверь тяжелыми короткими ударами, Саша отреагировала мгновенно. Гек перечислил свои полномочия, назвал свою должность и потребовал открыть дверь – в противном случае он вызовет полный состав полагающейся этой рекреации Проверки, дверь будет выбита, укрывшиеся за дверью наказаны.

Плотно закрывая за Евой дверцы стенного шкафа, она подперла их с внешней стороны на случай, если Ева надумает сглупить и выбраться оттуда в разгар Проверки, попутно как-то безэмоционально и даже отстраненно думая о том, какой же идиот все-таки Дуг, зачем он привел сюда Елену, если вышло все именно так, как сейчас происходит? Конечно, за Еленой проследили. Конечно, теперь они пришли. Саша успела даже подивиться самой себе – почему ей прямо сейчас не страшно?

Гек прошел внутрь, двое Проверочных остались стоять в коридоре на почтительном расстоянии от него.

– Я знаю, кто ты, – спокойно сказал он, – но не знаю, как тебя зовут.

– Меня зовут Ева, – Саша старалась говорить как можно покорнее, опустив голову вниз.

– Хорошо, Ева. Теперь ты пойдешь со мной. Можешь не собираться, тебе не понадобятся вещи. Сюда ты больше не вернешься.

– Да, – ответила Саша, – я понимаю.