Последний Ковчег

Саша исхитрилась провернуть кисть под каким-то неправильным с точки зрения физиологии углом и вцепиться в его ладонь.

– Мне страшно! Не уходи!

– Девочка, нам нужно, чтобы ты ответила нам на пару вопросов, ничего сложного.

Саша сквозь слезы смотрела на Гектора. Получалось снизу вверх – она лежала, привязанная, слезы лились ей куда-то в покрасневшие от натуги ушные раковины, а он стоял дурак дураком и почему-то не уходил.

– Как тебя зовут?

– Са… Ева.

– Сколько тебе полных лет?

– Двенадцать, почти двенадцать, мне… одиннадцать.

– Надо же, а грудь, как у пятнадцатилетней, – хмыкнул урод в халате, тот, что привязывал ей ноги.

Гек на него посмотрел коротко и веско, пресекая всяческие попытки превышать врачебные полномочия что словом, что делом. Он злился на них, на себя, на ревущую дуру и почему-то все равно не мог уйти.

– Говори правду, это важно: у тебя бывали сны, где ты видела мир глазами других людей? Отвечай, ну!

Саша принялась яростно мотать головой, биться на кушетке и рыдать.

– Да вколите ей уже успокоительное, – снова подал голос тип, вякнувший про сиськи.

Гектор сделал над собой усилие, чтобы уйти. Девчонка не желала отпускать его руку, ее обкусанные ногти больно впивались в его ладонь.

– Скажи им, где я! Ты обещал! Скажи, найди Короля Ковчега, скажи, что я тут! Пусть Дуг прячет Еву, передай. Ты обещал, найди настоящего Короля Ковчега, ты дал слово!

Выбравшись в коридор, Гек отдышался. И помчался искать Елену.

* * *

– Что вы тут забыли, дети?

Дуг вздрогнул и уронил стопку диафильмов. Они засмотрелись на всю эту возвышающуюся кипами красоту, где вперемешку пылились книги, жесткие диски, документы, украшения и картины. Все вместе это создавало просто страшный бардак. В тени, в уголке стоял стол, за которым, грузно облокотившись о его замусоренную поверхность, сидел старик. Он-то и спрашивал.

– Я… Извините нас, пожалуйста, мы вас не заметили, – смутилась Елена. – Я дочь старшего Советника Фионы, меня зовут Елена. А это мой друг Дуг. Мы… пользуясь моими полномочиями, мы пришли вас тут проведать.

– Вот как? А мне было показалось, что вы пришли что-нибудь стащить. Да даже если это и так, я не против. Берите что хотите и проваливайте.

Дуг уже хотел последовать совету старика, и даже не обязательно было с собой что-нибудь брать, но Елена подошла к столу, рассыпаясь в извинениях. Ну вот, залипнут теперь тут еще дольше, чем у Религиозных. Ему стало ясно, почему эти секторы находятся рядом друг с другом – даром они кому-то сдались. Видно было, что сюда никто не ходит, по крайней мере по своей воле.

– Дочка старшего Советника, разве тебя не будет искать мать? – Старикан был явно настроен враждебно, но Елена то ли не хотела этого понимать, то ли – что более вероятно – твердо решила до старичка достучаться.

– К вам сюда нечасто заходят? – с искреннем сожалением поинтересовалась она. – А вот, кстати, очень зря. Если нам правильно о вас говорили, это место – вся наша память. Ну, память всего человечества.

Старик пробормотал что-то ругательное, но Елена не спешила сдаваться.

– Ты не мог бы включить свет вот там, в углу, а, Дуг? – Она перегнулась через стол и внимательно вглядывалась в старика. – А я вас знаю!

– Сомневаюсь, что мы встречались, девочка.

– Да нет же, точно знаю! Ну Дуг, ну что ты там копаешься. О боже!

Дуг аж подскочил, да и старик за столом тоже.

– Я знаю вас! Я много раз видела вас на фото! Вы – Ученый!

6 И корабль плывет

Иногда Олимпия думала о самоубийстве. Сыну и мужу она была не нужна, дочь – на какие бы страдания им ни пришлось ее обречь – не знала о ее существовании и проживала свою жизнь всего лишь десятком этажей ниже. Ей ничего не говорили, но она точно знала, что все идет не так, и желала только одного – чтобы это – то, что именно шло не так, – дошло до них как можно позднее. Так, чтобы ее дети успели состариться и умереть.

Двадцать лет подряд ее тошнило. То была надуманная, воображаемая, скорее внетелесная, чем телесная, тошнота – оттого, что она точно знала: она не стоит на земле, но плывет на Ковчеге, и волны, которых она не могла чувствовать физически – при таких-то размерах Корабля, – бесконечно ее укачивали. Она мало ела и еще меньше спала.

Вся ее жизнь сложилась неправильно: страшась потерь, принимая – как горько об этом думать теперь, задним числом – раз за разом неправильные решения, она умудрилась потерять все.