Последний козырь

Поблекшее лицо генеральши светилось мягкой и искренней улыбкой.

– Милая Танечка, как хорошо, что вы согласились скоротать с нами вечер.

Женщины поцеловались.

Павел снял фуражку и приложился к руке генеральши, почувствовав легкий запах французских духов. Держалась Елизавета Дмитриевна спокойно, с той определенностью, которая присуща женщинам, привыкшим к всеобщему вниманию.

– Становится свежо. Прошу вас, пойдемте в дом. – Она, аккуратно ступая, пошла по уложенной камнем дорожке, вдоль которой узорчато тянулись пионы и редко встречающиеся в Крыму орхидеи.

Павел вошел в гостиную последним. Овальный стол в зале был накрыт на шесть персон. В центре стояло несколько бутылок сухого вина и коньяка.

По углам гостиной на низких полированных подставках возвышались фикусы, а слева у стены стояло пианино с открытой крышкой и нотами на пюпитре. Даже коричневой полировки граммофон был подготовлен, чтобы по первому желанию гости могли услышать песни Александра Вертинского.

– Танечка, порадуйте нас, пожалуйста, музыкой. Ах, как я люблю слушать, когда вы играете.

Таня кивнула в знак согласия и направилась было к пианино, но тут в дверях появился журналист из севастопольской газеты «Царь-колокол» Вадим Любомудров.

– Господа! – воскликнул он. – Великая миграция продолжается! Только что стало известно, что из Грузии прибыл линкор «Воля» под флагом контр-адмирала Саблина. С его борта на севастопольский берег сошло еще несколько тысяч офицеров и солдат, верных знамени единой и неделимой России..

– Слава тебе господи, – тихо вздохнула Елизавета Дмитриевна. – Всемогущий насыщает силой праведных для борьбы.

Генерал был, как всегда, объективен:

– Несколько тысяч?.. Позволю уточнить. Это остатки наших войск, разгромленных в предгорьях Кавказа. Когда, батенька мой Вадим Михайлович, от десятков тысяч остается три тысячи морально подавленных офицеров и солдат, то это уже не та сила, которая может взбодрить истощенный организм нашей армии. Вот вам и великая миграция.

Павел осторожно добавил:

– Зато, господин генерал, это наиболее закаленные в боях, опытные и преданные…

– Позвольте, Павел Алексеевич. К нам прибыла не боевая, полнокровная дивизия, а толпа, бежавшая во имя своего спасения. Наша слабость в том и заключается, что мы не умеем оценивать качественную сторону войск.

Воспользовавшись паузой, Любомудров продолжал:

– И еще, господа: союзное нам правительство Америки прислало на усиление своего флота у берегов Крыма броненосец «Сен-Луи» и шесть миноносцев. Это прекрасно, господа!

Не теряя захваченной инициативы, Любомудров оживленно поздоровался с гостеприимной хозяйкой дома, с генералом и устремился к Тане:

– Татьяна Константиновна, красавица вы наша, целую ваши ручки. – Он блеснул плоской лысиной и громко чмокнул раз, другой.

Затем Любомудров обхватил за плечи полковника Наумова, повернул его к себе и, глядя на него снизу вверх, чувственно, будто всю жизнь ждал этого мгновения, произнес:

– Ну-ну, мой милый друг, дай-ка я на тебя взгляну. Молод, а уже полковник. Его императорское величество Николай Александрович, царство ему небесное, тоже были полковником. – И, обращаясь ко всем: – Господа, вот номер газеты «Царь-колокол», в котором рассказывается о том, как полковник Наумов благодаря своей храбрости, хладнокровию и точному расчету предотвратил покушение на главнокомандующего и сопровождавших его генералов и офицеров. Дай-ка я тебя поцелую, разлюбезный друг мой Павел Алексеевич.

Павел был потрясен: «Богнар предупредил, чтобы в интересах расследования об этом никому не говорить. Значит, только сам Богнар мог прилепить этой „утке“ газетные крылья. Зачем?»

Любомудров, воспользовавшись, как ему показалось, смущением полковника, наклонил его голову и смачно поцеловал. И тут же повернулся к Елизавете Дмитриевне:

– Скромность полковника Наумова не позволила мне своевременно написать о его подвиге. Но, как говорится, о героизме узнать никогда не поздно.

Наумов заставил себя улыбнуться и, пожав плечами, сказал:

– Мне неудобно за нашу печать, господа, и стыдно перед теми истинными героями, которые вершат настоящие подвиги и гибнут в атаках и штыковых боях.

Все шумно возражали и горячо аплодировали.

Павел сдержанно улыбался, а про себя мучительно думал: «Почему Богнар это сделал?» И вдруг его осенила догадка: Богнар, не имея возможности проверить до конца личность полковника Наумова, на всякий случай превратил его в героя контрреволюции, чтобы еще раз скомпрометировать перед теми, с кем он, быть может, должен связаться. «Если это так, вы опоздали, господин Богнар».

Задумавшись, Павел не услышал, как генерал сказал жене:

– Приглашай, Лиза, гостей.

Все направились к столу. И Наумов, замешкавшись, пошел вслед за Таней.

– Вадим Михайлович, пожалуйста, вот сюда, – позвала Елизавета Дмитриевна журналиста.

– Вы уж обо мне не беспокойтесь, – скромно произнес Любомудров, – я присяду возле окна. – И, обогнув стол, пристроился поближе к жареному гусю.