Последний козырь

Генерал понял, что настало время использовать субординацию.

– Успокойтесь, Матвей Владимирович, – твердо сказал он. – Как вы не можете понять, что земельная реформа – это скорее политический лозунг, чем реальная мера. Речь идет о земле, которой помещики в настоящее время все равно не имеют. Важно заручиться поддержкой казачества, которое искони тяготеет к крепкому земельному хозяйству. А там, дай бог удачи, можно издать еще сотню законов. Будет власть – будет и земля.

Трахомов вдруг замер, как человек, который в темноте наткнулся на стену и, поняв, что прямо ходу нет, соображает, где лучше обойти: права или слева.

Чтобы разрядить обстановку, Елизавета Дмитриевна попросила Любомудрова завести граммофон.

– Давайте потанцуем. Приглашайте, Матвей Владимирович, Танечку к танцу. Ну же!

– Да-да, – подхватил Любомудров, – только музыка способна изменить настроение, сблизить и примирить.

Трахомов удивленно посмотрел на них.

– Прошу прощения, Елизавета Дмитриевна, – резко сказал он. – Нам следовало бы играть «Даргинский марш», а мы, видите ли, – танго, танго! Мы уже протанцевали Россию! До свидания, честь имею.

В зале воцарилось неловкое молчание. Первой тишину нарушила Елизавета Дмитриевна:

– Боже мой, как изменились люди, – глубоко вздохнула она. – Одни превратились в ужасных неврастеников, других охватила черная, как ночь, отрешенность. И все живут уже прошлым. Да-да, прошлым, потому что будущего нет, не-ет…

Елизавета Дмитриевна горестно покачала головой, губы ее дрогнули, глаза наполнились слезами.

– Не надо так изводить себя, Елизавета Дмитриевна. – Таня встала, подошла к генеральше и обняла ее за плечи.

– Да-да, конечно, милочка моя, не может же так продолжаться вечно… Лучше поиграйте нам немного.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

Военные самых разных мастей и рангов метались по коридорам управления, перехватывали на ходу нужных должностных лиц, толпились у дверей приемных и кабинетов. Не успел полковник Наумов закрыть за собой двери кабинета, как они тут же открылись, и на него, словно горный ветер, налетел знакомый уже интендант Терско-Астраханской бригады есаул Дариев.

– Агас цу, зыранг.[19] Ты меня выручил, я тебя не забыл. Помоги еще раз: автомобиль есть – бензина нет.

– Есаул Дариев? – вспомнил Павел Алексеевич. – Рад видеть вас. Садитесь.

– Понимаешь, конь движется на овсе, сене, траве… Автомобиль – только на бензине. Дай мне бензина, по-жалста. Хожу целый день, никто не дает. Один ты остался, вся надежда на тебя.

– Все, что угодно, только не бензин. Не обижайтесь, но чего не могу…

– Сволочи! Тыловые крысы!.. Стрелять вас, вешать!.. – вскочил Дариев, глаза его сверкали, голос клокотал.

– Успокойся, буйный мюрид, никто тут не виноват. Есть строгий приказ об экономии бензина. На фронте из-за его отсутствия стоят броневики, а в тылу гоняют автомобили за десятки верст, часто по личным делам. Это, если хотите, преступно.

Глаза кавказца зло сверкнули.

– За-ачем так говоришь? Я выполняю важное поручение генерала Улагая. – Он ударил рукой по полевой сумке. – Делаешь хорошее дело – не говори плохие слова.

– Генерала Улагая?.. – Наумов недоверчиво посмотрел на есаула: чего это он козыряет именем командующего Керченским укрепленным районом? – Разве ваша Терско-Астраханская бригада входит в состав его войск?

– За-ачем бригада? Генерал Улагай сказал: «Храбрый интендант – лучший адъютант. Беру тебя, Алим Дариев, к себе в адъютанты».

– Поздравляю вас, Алим… Как зовут вашего отца?

– А что? Ашах Дариев.

– …Алим Ашахович. Воевать под началом такого боевого генерала, как Улагай, – честь для любого офицера. Вы где остановились?

– За-ачем остановился? Ехать надо.

– Пойдемте-ка пока ко мне, выпьем за здоровье генерала Улагая, – предложил Наумов.

– С удовольствием. А бензин дашь? – с надеждой спросил Дариев.

– Дам, но об этом никто не должен знать. Завтра часов в пять утра прибывает транспорт с горюче-смазочными материалами, и я прикажу заправить ваш автомобиль. А сейчас пойдемте ко мне.

– Бузныг, полковник. Я твой мюрид, хцауштен.

– Обращение по званию никогда еще не сближало офицеров. Называйте меня Павлом Алексеевичем.

…В квартире Наумова царили полнейший порядок и чистота.

Между окон, выходящих в сторону крутого ската высоты, стоял комод с резной отделкой, слева – диван с высокой спинкой, посередине – стол, обставленный венскими стульями. Справа при входе – голландская печь, обитая черной жестью, дальше – дверь в комнату, которая служила Павлу Алексеевичу спальней.

– Располагайтесь, отдыхайте, словом, будьте как дома… Ко мне обычно никто не приходит.

Наумов открыл дверь и крикнул ординарца. Через мгновение Саша стоял, вытянувшись по стойке «смирно».

– Обед готов?

– И ужин тоже, ваше высокоблагородие. Надобно только разогреть.

– Пока дай нам по чарочке и что-нибудь закусить.

На столе появились две бутылки коньяка и несколько бутылок сухого вина. Затем они стали постепенно обрастать закусками. По тому, как посматривал Дариев на стол, Павел Алексеевич понял: тот голоден, как февральский волк.

– За приятную встречу при неприятных обстоятельствах, – сказал Наумов, поднимая стакан.