Последний крик моды. Гиляровский и Ламанова

– Мертвы! – воскликнула Ламанова, но тут же взяла себя в руки и продолжила тише: – Извините, Владимир Алексеевич, это оттого, что я напугана. Да, я напугана. Я напугана и обвиняю вас в этом, хотя с моей стороны так, наверное, неправильно. Не беспокойтесь. Я, хотя и женщина, но истерить не буду. Не буду, слышите! Вы думаете – это ателье мне досталось так просто? За красивые глаза? За деньги мужа? Нет. Это – мое. Я все тут сделала сама. Я сама всего добилась. Вот это, – она обвела свой кабинет широким жестом, – результат того, что когда другие истерили, а я работала.

– Я знаю, Надежда Петровна.

– Нет, Владимир Алексеевич, вы этого не знаете, потому что вы – мужчина. И вы живете совсем в другом мире. Ламанова откинулась на спинку кресла. Передо мной сидела уже не обаятельная моделистка, не энергичная хозяйка предприятия – нет. Это был просто усталый человек, сумевший подняться на вершину скалы, с которой теперь собирался совершить прыжок в море. Так люди используют минуту перед опасным броском, чтобы расслабиться, а потом сосредоточиться. Я видел это выражение лица у солдат за несколько минут до начала атаки.

– Знаете, почему я оставила семью, сестер и уехала в Москву учиться на портниху?

– Почему?

– Вы читали «Что делать?» Чернышевского?

– Конечно.

– Помните, там Вера Павловна уезжает из дома и открывает швейную мастерскую, чтобы собственным трудом зарабатывать на жизнь? Мастерскую нового типа, где нет хозяина и работников, где все равны?

– Да. Но я помню, что опыт этот оказался неудачным.

– Это все равно. Главное не в этом. Знаете, когда я прочла роман – еще там, в Шутилово, это под Нижним, – я две ночи… нет, три ночи не могла спать. До того я никогда не думала о будущем. Что со мной будет, останься я дома? Скука. Бедность. Злость. Мой отец, подполковник в отставке, пытался тянуть семью и еще выплачивать долги покойного брата. Но мясо мы ели все реже и реже. А одежду перелицовывали и перешивали, но только она становилась все более ветхой – многие вещи уже нельзя было даже использовать на заплатки… Да, именно там я научилась держать иголку в пальцах. И что дальше? Я сбежала. Нет, сестрам и папе я сказала, что еду в Москву учиться шить по-настоящему, что найду работу и стану поддерживать их, присылать часть моего заработка. Сестры были младше – они поверили в это всерьез. Они обнимали меня и благодарили. А отец… Он не был идеалистом. Но и запретить мне ехать он не мог – я уже была взрослой. Да и кормить меньше на один рот… Но он винил во всем только себя. И так и умер – через три года, с чувством вины, не узнав, что я действительно начала хорошо зарабатывать и не только помогала сестрам, но и вызвала их в Москву.

– То есть, – сказал я, – в вашем случае все сны Веры Павловны сбылись?

Она вздохнула.

– Нет. Не так. Трудолюбие… добрые отношения друг к другу – все это идеализм. Будь ты хоть тысячу раз трудолюбив и добр к людям – это ничто без таланта. Трудолюбие помогает талантливым. Бездарным оно не приносит ничего, кроме разочарования. Я была как эта девушка Лиза – та, которую сегодня отчитывала там, в швейном цехе. Она недавно приехала из-под Мурома. Никакого опыта еще. Но у меня оказался талант – когда я после обучения поступила закройщицей к мадам Войткевич, я вдруг поняла, что могу создавать платья одно лучше другого. Мне это нравилось, потому что талант сидел внутри меня и просился на свободу. Откуда он взялся, где в Шутилово я подцепила эту инфекцию таланта, в каких лопухах? Не важно. Вы и сами, Владимир Алексеевич, талантливы в своем деле. Вы и сами понимаете, что когда талант попадает в правильную профессиональную среду, когда он набирается опыта, то все начинает складываться само собой. И все человеческие качества, которые мы так ценим в талантливых людях, – это производное от работы. Гений и злодейство – две вещи несовместные, не так ли? Чем больше людей ты вовлекаешь в свою работу – тем добрее ты к ним становишься, потому что иначе они не захотят точно и с удовольствием выполнять поставленную тобой задачу. Отсюда – ответственность не только за себя, но и за них. Чем выше ты хочешь подняться, тем больше ты должен учиться и работать – отсюда трудолюбие даже у самых ленивых. Ты должен подмечать каждую деталь, продумывать каждый шаг – отсюда гибкость ума и желание учиться. И ты хорошо знаешь, как тяжело все это дается, – отсюда скромность. Люди, которые просто плывут по течению, которым все дается легко, как правило, нескромны, равнодушны и тупы. И бездарны. Потому что им не надо трудиться по-настоящему. Не так ли?

Я кивнул.

– И они не знают цены заработанных денег. А я знаю. Знаю цену каждой копеечке. Да, у меня теперь много денег. Но все они не для праздника, нет. Они для работы. Вот почему меня так злит, что кто-то постоянно хочет меня ограбить. Я встал, подошел к окну и выглянул на улицу. Внизу шли люди, ехали экипажи, телеги. Мой Иван сидел на облучке пролетки, дожидаясь. Небо было сплошь обложено облаками – уже почти зимними, холодными.