Последний легион

Вопли несчастной жертвы смешались с яростным лаем и завыванием собак, обезумевших от запаха крови… Все эти звуки нарастали, пока не стали почти оглушительными, и никто, в ком сохранилась хоть капля человечности, не в силах был их выдержать. Однако Вульфила даже глазом не моргнул; он наслаждался чудовищным спектаклем, пока тот не закончился. Когда же варвар обернулся и посмотрел на Вортигена, тиран увидел в его глазах лишь сожаление по поводу того, что зрелище оказалось столь коротким, и все ту же ледяную ярость.

ГЛАВА 10

Весна уже вступала в свои права, и не растаявший снег теперь виднелся лишь на вершине MonsBadonicus, которую местные называли горой Бадон. Крестьяне, возвращавшиеся с полей, и пастухи, гнавшие стада с пастбищ, заметили пурпурного дракона, возникшего вдали, над старыми развалинами.

Они видели серебряную голову, сверкавшую над самой высокой башней заброшенной крепости, — и этот знак разбудил во многих душах почти забытые мечты о доблести и славе.

Амброзин, смешавшись с толпой на рынке, или бродя от фермы к ферме, прислушивался к разговорам и улавливал те беспокоящие чувства, что пробуждались в людях. Многие были встревожены символом, так внезапно появившимся из далекого, давно никем не упоминаемого прошлого, — однако никто не решался высказывать свои мысли вслух. Однажды, наблюдая за пастухом, замершим в созерцании римского штандарта, Амброзин прикинулся чужаком в этих краях и спросил:

— Что это за знамя? Зачем оно там стоит, над пустой крепостью?

Пастух посмотрел на него со странным выражением в глазах.

— Ты, должно быть, пришел издалека, — сказал он, — если не узнаешь этого стяга. Многие годы он был символом тех, кто давал защиту и свободу этой земле, был символом чести… Это знамя легендарной армии, двенадцатого легиона, легиона Дракона.

— Вообще-то я о нем слышал, — откликнулся Амброзии, — но я всегда думал, что это просто выдумка, сказка, что ее придумали для северных варваров, чтобы они пореже сюда заглядывали.

— Ты ошибаешься, — покачал головой пастух. — Этот легион действительно существовал, и человек, с которым ты говоришь сейчас, состоял в нем. В молодости, конечно.

— Ну, и что же случилось с этим легионом? — спросил старый друид. — Куда он подевался? Его разбили? Или вынудили сдаться?

— Нет, ни то, ни другое, — сказал пастух. — Нас предали. Мы вышли за Великую стену, преследуя банду скоттов, похитивших женщин в одной из наших деревень, а одного из вождей, наших союзников, оставили охранять проход в стене, где мы должны были пройти при возвращении. Но когда мы вернулись, преследуемые ордой разъяренных врагов, проход был загорожен, а наши бывшие союзники направили на нас оружие. Мы оказались в ловушке! Многим из нас пришлось вступить в битву, но другим удалось ускользнуть, поскольку внезапно поднялся густой туман и скрыл нас. Мы нашли безопасное место, потому что сумели пробраться через узкую долину, скрытую между высокими скалистыми стенами. И после этого решили разойтись и по одиночке вернуться домой. Предателя звали Вортиген, это нынешний тиран, который с тех пор угнетает всю страну и высасывает из нас кровь поборами, его прислужники грабят всех, и люди постоянно живут в страхе. Но мы, легионеры, с тех пор существуем незаметно, стыдясь самих себя, мы просто работаем и стараемся позабыть, кем были когда-то. И вот вдруг невесть откуда взялось это знамя, словно чудо, и напомнило нам: тот, кто боролся за свободу, не может умереть рабом.

— Расскажи мне, — продолжал спрашивать Амброзии, — кто посоветовал всем распустить легион? Кто посоветовал вам вернуться к своим семьям?

— Наш командир погиб в том бою. Так что совет дал его первый помощник, офицер Кустенин. Он был мудрым и храбрым человеком, и он хотел сделать так, чтобы нам было лучше. Его жена тогда как раз родила девочку, чудесную, как бутон розы, и, наверное, в тот момент Кустенину жизнь казалась слишком дорогим даром. Да и все мы думали о своих женах, детях, о своих домах. Мы тогда не понимали, что если бы держались вместе, под этим знаменем, мы смогли бы куда лучше защитить все то, что нам так дорого…

Амброзину хотелось продолжить разговор, но пастух замолчал, не в силах справиться с нахлынувшими на него чувствами. У него перехватило горло, и он просто молча смотрел на штандарт, развевающийся в солнечных лучах… а потом повернулся и ушел.

Старый наставник, пораженный услышанным, несколько раз после этого приходил к Кустенину и пытался обсудить с ним все, однако тщетно. Бросить вызов силам Вортигена при тех условиях, что сложились в стране, было равносильно самоубийству. Та видимость свободы, которой пользовались люди Кустенина, похоже, вполне его устраивала, — особенно по сравнению с безумным риском восстания. Одна лишь мысль о бунте приводила Кустенина в ужас, и он даже ни разу не приехал в старую крепость, чтобы познакомиться со всеми, кто там поселился.