Последний машинист

Сколько еще это терпеть? И зачем? Ляля порой представляла, что было бы, если бы Гусь женился на ней, они прожили бы вместе десять лет и породили на свет таких же глупых Гусят Гусевичей. И тогда Ляле пришлось бы бежать, спешно бросая не только влюбленного постаревшего Гуся, но и собственных дитяток. А рано или поздно Ляля сбежала бы. Так зачем оттягивать и делать несчастными сиротами двоих-троих Гусят?

Ляля много думала. Гусь всегда советовал ей «быть проще». Гусь не пошел за ней, даже на прощание ничего не крикнул. Он молча сидел, пытаясь понять, что произошло.

II Ментол

С каждым днем в парке все меньше живых. Только деревья живые и распиленные, и слепленные в редкие скамейки возле жухлых клумб. Люди перестали видеть какой-либо смысл в беспечной прогулке на свежем воздухе в респираторах. В открытые (во всех смыслах) лица уже не посмотришь; не пообнимаешься с партнером за деревом или с самим деревом, если партнера нет. Дорожки размечены на маршруты, чтобы никто, не дай бог, не столкнулся, что может привести к излишним соприкосновениям, охам и заражениям.

В парке могло находиться не больше тринадцати человек. По бесплатному пропуску можно пройти раз в неделю. Члены ПОП и ПОХ ограничений не имели. Им нужно вдохновение. Ментол, что-то навроде старосты в группе, выпросил эти самые разрешения. Он долго бегал по всем Семи департаментам, пока в последнем из них не устроил скандал по причине того, что он, именитейший поэт, бегает тут, рискуя здоровьем и блестящим умом, который, быть может, прославит нацию!

Ментол был человеком тяжелым; очень, очень высоким и очень, очень толстым. Но умным, с мясистым носом и голубыми глазами.

– А ты, Ляля, не работаешь, – так он поздоровался. Ляля сидела на скамейке а-ля визави только из грубого дерева и с перегородкой. На ней неделю назад она попрощалась с Гусем раз и навсегда.

Ментол сел. Дерево под ним жалостливо скрипнуло.

– Мне нужно вдохновение, – тихо сказала Ляля. У нее были волосы до пояса, но она собирала их в тугой пучок и носила сетку, чтобы не занести заразы в дом. – Зачем мне неограниченный пропуск, если я не могу вдохновляться?

– Ты можешь вдохновляться, сколько душе угодно. Важно, чтоб это помогало. А тебе, видать, не помогает, раз ты на три дня задерживаешь сдачу. Ты подводишь меня. Сегодня уже среда, Ляля.

– Знаю.

Ментол тяжело вздохнул. Из-за избыточного веса и массивного подбородка ему всегда было тяжело дышать, но в этом вздохе были и озабоченность, и беспокойство, и устлалось, и что-то еще.

– Если бы Скворец из Пятого так не любил твои картины, я бы погнал тебя уже давно.

– Знаю.

От этого ее «знаю» Ментолу еще больше хотелось ворчать и поучать.

– Я все понимаю, ты там и здесь, и пока ты справлялась, но сейчас либо бери себя в руки и работай, либо я выгоню тебя. Ляля, – он погрозил мягким пальцем, похожим на сосиску, – я вышвырну тебя из ПОП, клянусь тебе.

– Знаю.

Он помолчал, смотря на прохожих. Раньше, сидя вот так вот в парке, можно было черпать и черпать вдохновение. Находить интересные образы. «Списывать людей». Шел-шел человек и вот, он на бумаге. Сейчас все люди безлики. И есть только три типажа: кто соблюдает, кто не соблюдает и кто не выдержал (то бишь фанатики). Ментол раньше не соблюдал. Потом его жена заразилась и умерла. А потом сестра и мать. Предположительно, они заразились как раз на похоронах Ментоловой жены.

Ляля сидела с сигаретой. Пепел осыпался на асфальт, на жухлые листья. Лялины пальцы дрожали; колено под локтем дергалось вверх-вниз; посади на него ребенка – он прыгал бы по кочкам, задорнее некуда; но на Лялиных коленях не было ребенка.

Ляля изредка подносила сигарету к лицу, к респиратору.

– Зачем ты это делаешь? – нервно спросил Ментол.

– Когда мне было пятнадцать, я втайне от мамы мечтала, что когда-нибудь начну курить, стану загадочной дамой с опаловым мундштуком, – Ляля усмехнулась. – Да, было время. Но началась эпидемия. Карантин. На улице я не могу снять респиратор, а дома – мама со слабыми легкими. Вот и сижу тут. Как дура.

– Ну почему сразу «как дура»? Я бы сказал, как загадочная дама, но, цык, – он цыкнул языком, – без мундштука. Хочешь, на день рождения подарю?

Ляля благодарно улыбнулась. Она несколько дней не могла заставить себя улыбнуться. Слишком устала. Опять бессонница.

– Не стоит, Ментол. Спасибо.

Ляля выбросила окурок. Хотела достать еще; кончились. Для Ляли важно было знать, что она может закурить. Что у нее есть сигареты. Она умеет пользоваться зажигалкой и прятать сигареты от мамы. Она готова. Если сейчас по радио объявят: «Вирус не страшен!! Снимайте маски!!», Ляля тут же закурит. Иногда возможность (даже сугубо гипотетичная) совершения действия в стократ ценнее, чем само это действие. Ляля грезила о табаке. И у нее был табак. Это успокаивало. Даже если она никогда в жизни его не попробует. Или попробует, и он не понравится. Или понравится, она будет курить и умрет от рака легких. Возможность действия и иллюзия добровольного выбора.