Последний мужчина

Гнетущая тишина не только не могла скрыть растерянности римлянина, но и, напротив, делала её очевидной. Грат сделал движение рукой, словно обращался к кому-то, тут же положив её обратно на подлокотник — жест выглядел слишком выразительным, а сказанного о нём, о его сокровенном сегодня, да ещё прилюдно, было достаточно и так. Даже слишком. Он несколько секунд отстранённо смотрел на замершую внизу толпу, вспоминая тот сон. Несбывшийся сон. Наместник не ушёл на заслуженный отдых, как привиделось ему. Остался ещё на семь лет. Вроде всё случилось как того хотела семья, да и сам Валерий. Но с тех пор в его жизни не было ни одного радостного дня. Признаться, он уже проклинал, что не покинул в то холодное и солнечное утро ставшую затем ненавистной провинцию. Но сейчас при воспоминании о вдове что-то сжималось у него внутри, до боли напомнив сладостное, не повторившееся больше никогда ощущение. Упущенное снова было рядом. И волнительная радость вновь улыбнулась уже усталому человеку, будто все годы из вечности превратились в мгновение и всё время это сам он был кем-то другим. Как и говорил иноземец. И опять пробуждалась природа, и снова, будто по волшебству, лучи не просто освещали долины, а разливались по ним живыми потоками. И Грат услышал вдруг зовущий к самому себе из далёких лет его молодости собственный голос. Понимая, что происходящее с ним как-то связано с событиями дня, дня казни, но боясь потерять, как и тогда, удивительное ощущение, наместник просто молчал. Спешить он отучался дважды. Время шло. Предпринять, сделать что-то было необходимо. Бывший трибун восьмой когорты понимал это. Но что? И как? Последовать сказанному? Оттолкнуть местную знать? Римлянин помрачнел. Что нужно этим двум людям, судьба которых одним жестом его руки могла исчезнуть в небытии, как и тысяч других, которых он не помнил и не старался запомнить? «Что же нужно провидению от меня?» — Грат пошевелил губами и перевёл взгляд на незнакомца. Глаза их встретились.

В ту же секунду оба вдруг услышали странный нарастающий звук. Как будто удары невидимого маятника, перемежаясь с шипящим звуком переводимых стрелок, приближали к ним таинственные часы.

Первосвященник отчего-то задёргал головой.

— Пора, — тихо сказал Сергей. — Будущее исчезло. Отнеситесь к отпущенному бережно.

Неожиданно площадь заколыхалась. Наместник и двое из стоявших повернули головы, ища причину возмущения. Третий неотрывно смотрел вдаль. В этой дали перед очами обречённого проплывали, и уже назад знамёна крестоносцев, проглатывающих в уста великое имя; вырываемые с силой мечи из тел, устилавших дорогу к храму; летящие назад в руки храбрецов копья. Весь этот живой вал, откатываясь и унося разящих в молодость, превращал ярость времён в улыбки, приближая такую желанную людям обратную проекцию мертвящих жизнь веков. Вот показались гаснущие костры инквизиции вместе с пеплом, который, кружась и падая, как первый снег, превращался в живые тела тысяч казнённых. Как и в тела сотен тысяч уже детей превращался другой пепел — печей нацистских лагерей смерти. И, наконец, чудовищный гриб Хиросимы, уменьшаясь и тая, воскрешал тени мёртвых на асфальте перекрестков, делая их матерями, женами, чьими-то отцами и дочерьми, а не просто людьми, ненужными этой планете, как показалось когда-то одному человеку из Вашингтона. Одному из немногих, кому удалось поймать брошенные в лицо миру несколько серебряных монет. Брошенных последним мужчиной, ставшим первым.

И видя удивлённые лица чад своих, поднимающихся из асфальта и заметивших странную яркую вспышку в полнеба за секунду, как исчезнуть им, он повернул голову в противную сторону. И в другой уже дали перед очами его поплыли снова вперёд, но другие орды, развевались другие знамена, превращая неизменно в пепел создания Отца Его. И рушились главы церквей и там и тут. Одинаковым оставалось и произносимое имя. От точки этой, точки исхода двух времен, по-прежнему расходились в стороны две женщины — вдова и та, что погибнет в автокатастрофе. И не было никакой потребности и смысла в такой долгой задумчивости Грата. Ибо богочеловечность, вспыхнув и вознеся на неслыханную высоту задумчивость его, была непонятна ещё людям. Непонятна… Если бы не человек рядом в одеждах иноземца, смотревший на то, что и так приговоренному было известно.

Меж тем на площадь вливалась совсем другая толпа. Впереди неё, решительно расталкивая остальных, шли несколько человек, выкрикивая какие-то слова. Молчавшие до того люди, поддерживая, начали вскидывать вверх руки. Группа священников от напора вынуждена была потесниться. Клин разрастался на глазах. Первые были уже совсем рядом. Стража очнулась. С десяток преторианцев, не дожидаясь команды, бросились наперерез. Через секунду живая стена отделила кричавших от подиума. Постепенно всё стихло. Один из солдат, судя по росту, старший, выкрикнув команду, повернулся и подбежал к наместнику. Он наклонился и что-то прошептал ему.

— Пропусти.