Последний мужчина

— Толстой принципиально разделял понятия «красота» и «добро». А значит, «добро» и «удовольствие», — листая книгу и делая вид, что не обратил внимания на реплику, продолжал Сергей. — Говорил, что у древних греков они сливались. Отличие было нечётким. Даже было слово, несущее оба значения сразу, объединяющее, так сказать. С появлением же христианства их смысл стал расходиться, о чём он и писал в одной из статей, вот, послушайте: «Красота — это то, что нам нравится… Понятие красоты не только не совпадает с добром, но скорее противоположно ему, так как добро большею частью совпадает с победой над пристрастиями. Красота же есть основание всех наших пристрастий. Чем больше мы отдаёмся красоте, тем больше отдаляемся от добра. Нравственная же или духовная красота — лишь игра слов, потому что это и есть не что иное, как добро». — Сергей закрыл книгу. — Должен вас разочаровать — красота не спасёт мир. И сегодня снова стирается их незримая граница, люди перестают отличать. Процесс пошел вспять, и злые карлики истошно взывают на всех площадях: «Считайте красивое обязательно добрым, а удовольствие — полезным для души! И будете в мире с собой. Ведь вы этого достойны!». Страшно, — грустно добавил он.

— Опять карлики? — хозяин кабинета с недоумённой улыбкой глянул на гостя.

— Они. Узнаёте в лицах? Именно пристрастие к идеям кумиров, каждые десять лет всё новых и новых, стремление быть частью стада, пусть небольшого, и подчиняться имени на слуху, пристрастие к «объявленным» творениям и есть главная беда человека. Во все века. Да что там «быть частью» — гордиться этим и глубокомысленно рассуждать о достоинствах! Достоинствах картин-пустышек, книг с абсолютно чистыми, если присмотреться, страницами, фильмов и постановок, где их непонимание зрителем лишь цель, добавляющая стоимость.

Меркулов вдруг посерьёзнел:

— Вы что же… хотите сказать, что у Шекспира нет грани между добром и злом?

— Полная путаница. Как будто жил на полторы тысячи лет раньше. Более того, и задачи-то такой не ставил. В голову не приходило. Фарш эмоций под названием «страсть»! Людей с искорёженным, больным духом. Главный мотив — ненависть, пусть и к злодеям. Мщение. Обида на женщину. А потом убивать. Даже тех, кто случайно на пути к «высокой» цели. Желательно побольше. Собственной рукой. Такой «справедливостью» инфицировались многие. Но ложь не скрыть красотой рифм, которые так любят цитировать ваши коллеги. Крупица Гамлета всажена и в тех, кто вёл справедливые войны, в тех, кто убивал диктаторов, посылая за это умирать других. Заслуга Шекспира в этом неоспорима. Неужели верх добродетели? Где же христианство? Разве как явление оно тогда не существовало? Ну, наберитесь мужества. Согласитесь, для него оно было пустым звуком.

Гость замолчал. Меркулов тоже задумался.

— Может, вы где-то и правы, — режиссёр всё ещё оставался серьёзным. — Ведь и Шекспира возвёл на пьедестал Гёте. Совсем недавно. Известный факт. А до него никто о нём не знал. И не одно столетие. Просто так от этого не отмахнуться… Здесь я согласен. Не одни же глупцы жили до великого немца? Понятно, обычно признание следует после кончины. Даже как-то принято. Но пять веков спустя… Почти! Похоже на объявление с мотивом. Только каким? — Он испытующе посмотрел на Сергея.

— Вопрос достаточно изучен. Гёте сделал это в отместку французам, которые доминировали на театральной сцене в то время. А в Германии драматургия и вовсе отсутствовала. Если бы не Гёте, остался бы англичанин втуне, как, к примеру, Коцебу Август, немецкий драматург, автор более двухсот пьес, имевших в своё время большой успех.

— Я так глубоко не интересовался. А вы… хотите сказать…

— Именно! Если я не прав, то несколько столетий сотни выдающихся людей того времени, как вы правильно заметили, были слепы и глухи. Или общество состояло из одних дураков. Следует такое признать, если, конечно, Шекспир не мыльный пузырь. Знаменитая британская актриса Хелен Миррен вообще высказалась прямо: «Если ты играешь Шекспира, люди считают тебя умной, потому что думают, что ты понимаешь, о чём говоришь». Редкая искренность по отношению к одураченным. — Сергей усмехнулся. — Но и даже это не главное. — Несколько секунд он шевелил губами, задумавшись, и, словно подводя итог размышлениям, произнёс: — А теперь назовите пьесы шедевром!

Затем поднялся со стула, подошёл к окну и стал спиной к озадаченному Меркулову.

— Нет, крикните на весь мир. — Палец уткнулся в стекло. — Сбейте с пути ещё несколько миллионов. Ваши коллеги по цеху преуспели в этом.

— Так думаете, ставить надо пьесы…