Последний мужчина

— Какую вы имеете в виду? Боль за растраченное время в собирании камней? Разбросанных не вами, но для вас? Ему удалось.

— Уже не знаю… Так что была за болезнь?

— Духа. Самая что ни на есть популярная в наше время.

— Хотели сказать, «распространённая»?

— Да нет, я не ошибся. Теперь её жаждут. Только в то время она не обладала столь притягательной силой, как сейчас. Тогда для победы ей были необходимы особые качества в человеке. Без них не позволял он овладеть собой. Их наличие у Набокова несомненно. Уже в «Приглашении» настораживает его «особенное» внимание к деталям тела маленьких девочек, в каждом, почти в каждом эпизоде! Начинает с «…зачавшей его ночью на прудах, когда была совсем девочкой» — мы побываем там сегодня, а дальше, распаляясь, почти через страницу: «…дитя с мраморными икрами… Эммочка, нагнувшись…. сверкнув балеринными икрами… на её голых руках и вдоль голеней дыбом… когда она сегодня примчалась, — ещё ребёнок, — вот что хочу сказать, — ещё ребёнок, с какими-то лазейками для моей мысли… она, ломаясь и напрягая икры… ерзая, вдруг становясь голенастее…». И это только первые пятьдесят страниц! Каким бы «глубоким» ни был смысл произведения, подобные эпизоды не «лезут» туда, не пишутся. Набоков никак не может продолжить их, обосновать, примирить с общей идеей, вполне понятной и вовсе не «особенной», как хочется думать некоторым. Точек опоры для них нет, кроме одной — болезнь. Причина её в нравственном бессилии. Одолело! А вы — пол-России уехало! И болезнь, страшно изворачиваясь, пытается вырваться наружу, на страницы. И ей удаётся. Тогда ему почему-то легче. Но дух! Дух пока сильнее.

А дальше, — Сергей вздохнул, — спутал цель, сменил язык, погнался за иллюзией, «Лолита». Конец.

— Самое известное произведение… Известность пришла с ним.

— Я и говорю, цель достигнута. А вы как хотели? За признание надо платить самую заоблачную цену. Но и самую жуткую. Набоков дал согласие на такие условия договора. Не менялись с сотворения мира. Так что вам в самом деле повезло.

— Может, не болезнь… всё-таки?

— Сам признал.

— В чём факт?

— Вспоминал, как ужаснулся от мысли, что кто-то после него возьмётся за перевод. Боялся искажения даже отдельных окончаний. Единственная работа, которую перевёл сам! Представляете, как дорожил! Как ценил перечисленные цитаты! Понимал заоблачность цены! Не смог доверить тонкости ощущений ремесленнику. Только косточки хрустели, так держала она его. Перевёл и снова ужаснулся — язык утерян. Круг замкнулся. Так что «той» «Лолиты» никому не прочесть, а болезнь вырвалась из книги в жизнь, к миллионам.

— Цена за признание… Хотите сказать… я тоже…

— Нет! Вы ещё живы… и ещё можете порвать…

Он замолк, оборвав конец фразы, будто необходимость переосмысления неожиданно возникла и для него самого, именно сейчас, в это мгновение.

— Вы сказали, не знаете, что с ним делать, с Набоковым? Но ведь он умер, — нарушил молчание артист.

— Не знаю… — задумчиво ответил Сергей. — Понимаете, пока хоть кто-то понимает его болезнь, знает «неумысел», они живы. Оба. И ждут безвестного кого-то. Того, что отводит топор.

— Уже ничему не удивляюсь… А со мной знаете?

— Конечно! — По заметному воодушевлению, с каким прозвучал ответ, было понятно, что искомое найдено. — В вас жива надежда. И вас только двое. Поэтому, — голос стал твёрдым, — держитесь крепче. Я хочу дать вам вторую жизнь.

— Как?

— С усилием… Это будет мне стоить очень дорого, поверьте, но я попробую. Будьте мужественны, когда увидите процесс со стороны. Я потяну штопор. Огромный штопор ввинчен в ваше здоровое тело. И давно. То, другое, похоронят. Оно останется неподвижным, и никто ничего не заметит. А вас… настоящего… я вытяну. Будете жить. Для тех, кто любил вас. Для тех, кто и сейчас помнит лучшее. О ком не знали и не могли знать. «Моё реноме хуже, чем я сам» — «Фигаро», вспомнили? — Янковский кивнул. — Измените себя, пожалейте наконец о многом в жизни. Протяните из пропасти руку. И тысячи рук вырвут вас из неё.

— Думаете, смогу?

— У вас есть возможность, которой не может быть у человека. Цените. Проживите по-другому остаток жизни. Большой остаток. И станьте другом своей душе. Душе, которую часто гнали прочь.

— Для чего я должен сделать это?

— Вы хотели спросить — для кого? Для себя.

— А вы?

— А что я? Нас тоже двое. Боюсь даже думать о третьем, хотя порою кажется. Иногда второй берёт верх, и тогда… тогда я становлюсь чудовищем. Для своих близких, для тех, кто рядом. А после этого мне больно. Очень больно. Душа стонет. Правда, есть ещё те, кому удалось навсегда побороть второго себя. Я не встречал, только читал о таких.

— Так сделайте себе то, чем хотите помочь мне!

— Некому. Некому, дорогой мой. Никто из людей не посмеет прийти на помощь мне. Видно, в этот раз Боливару суждено нести двоих…

Вдруг они оба услышали странный нарастающий звук. Как будто удары невидимого маятника, перемежаясь с шипящим звуком переводимых стрелок, приближали к ним таинственные часы.

— Пора, — тихо сказал Сергей. — Время пошло вспять. Отнеситесь к отпущенному бережно.