Последний очевидец

«…Головин — председатель, — писал Царь в упомянутом выше письме к Марии Федоровне, — представился мне на другой день открытия. Общее впечатление мое, что он nullite complete — полное ничтожество!»

Я говорил, что предчувствия о будущем второй Думы были у нас плохие. Но тогда мы не могли знать, что предчувствия эти были вполне обоснованны, что дни второй Думы были по воле монарха уже сочтены.

Вот что писал Николай II Марии Федоровне 29 марта 1907 года: «…Все было бы хорошо, если бы то, что творится в Думе, оставалось в ее стенах. Дело в том, что всякое слово, сказанное там, появляется на другой день во всех газетах, которые народ с жадностью читает. Во многих местах уже настроение делается менее спокойным, опять заговорили о земле и ждут, что скажет Дума по этому вопросу… Нужно дать ей договориться до глупости или до гадости и тогда — хлопнуть…»

2. Praesagium [1]

Во втором и третьем заседаниях происходили выборы президиума и секретарей. А четвертое заседание 2 марта 1907 года началось с обычных официальных слов председателя:

«Объявляю заседание открытым. Журнал прошлого заседания находится у секретаря Думы…»

Человек, который прочел бы только стенографический отчет заседания, куда занесены эти слова Ф. А. Головина, не имел бы никакого понятия о том, что произошло между третьим и четвертым заседаниями.

Впрочем, это не единственный случай, когда официальные отчеты, будучи совершенно точными, совершенно не отражают действительной жизни. Какой-нибудь Шерлок Холмс, однако, задумался бы над нижеследующим.

Стенографический отчет о четвертом заседании начинается со слов:

«Заседание открыто в Круглом зале Таврического дворца в 11 часов 35 минут».

Почему в Круглом зале, когда общие заседания Государственной Думы происходили всегда в другом зале, специально для этого предназначенном? Вот почему.

Величественного зала, напоминавшего грандиозную аудиторию, нечто вроде римских амфитеатров, уже не существовало. Все места, предназначенные для народных представителей, были засыпаны обломками штукатурки и белой известковой пылью. Обломки лепных украшений потолка достигали крупных размеров. Некоторые из них весили от одного до трех пудов.

Члены Государственной Думы Пуришкевич, Крушеван, митрополит Платон, Крупенский я и другие были бы убиты, если б несчастье произошло во время заседания. Особенно пострадала правая сторона. Пылью был засыпан весь амфитеатр.

Что же произошло? Произошло то, что рухнул потолок над правой стороной зала. Левая удержалась. И потому удержавшийся потолок повис в воздухе над амфитеатром в косом положении. Угрожающе трепетали балки, доски, деревянная сетка, употребляемая под штукатурку.

В стенографическом отчете, конечно, это не описано.

Телефонный звонок в номере «Европейской» гостиницы разбудил в семь часов утра этого дня только что избранного председателя Думы Ф. А. Головина. Заведующий охраной Таврического дворца барон Остен-Сакен известил его о происшедшей катастрофе. Пока Головин одевался, чтобы ехать в Таврический дворец, его вызвал к телефону председатель Совета Министров П. А. Столыпин, сообщивший, что он уже в Думе и ожидает скорейшего приезда председателя, чтобы выяснить, где можно провести заседание, назначенное на одиннадцать часов утра.

Головин нашел Столыпина в министерском павильоне Таврического дворца. Вместе с ним, а также с некоторыми членами бюро Думы, секретарем М. В. Челноковым и перепуганным заведующим зданием архитектором Бруни он отправился в пострадавший зал заседаний.

«Картина была потрясающая, — рассказывает Головин. — Вся штукатурка, толстая и тяжелая, рухнула с высоты восемнадцати аршин (двенадцати метров), поломав и исковеркав по дороге люстры. Она легла двумя громадными пластами на левую и правую стороны полукружья с пюпитрами членов Думы. Если бы эта катастрофа случилась несколькими часами позже, то убитых и изувеченных членов Думы была бы масса. Судя по тому, чьи пюпитры были разбиты, можно предположить, что уцелели бы те члены Думы, которые сидели в центре, а более всего пострадали бы депутаты, занимавшие места на флангах».

Головин предвидел, что эта катастрофа, при враждебном отношении значительной части членов Думы к правительству, вызовет столь «повышенное настроение», что было бы в высшей степени неблагоразумно при таких условиях выслушивать декларацию правительства. Однако Столыпин не понимал или не хотел понять настроение членов Думы.

Вся Россия и Европа ждали декларации правительства, и откладывать этот важный акт из-за какой-то обвалившейся штукатурки — значило, по мнению Столыпина, придавать серьезное значение ничего не значащей печальной случайности.

Когда Головин со Столыпиным после осмотра зала, где рухнула штукатурка, вышли в кулуары, вокруг них образовалось кольцо из депутатов, достаточно ясно выражавших чувство негодования по случаю происшедшего. Горячие головы видели в обвале покушение на жизнь народных представителей, более уравновешенные — преступную небрежность.