Последний очевидец

Они заявили, что Столыпин ошибается, проводя закон о выборном земстве. Их, то есть Трепова и Дурново, посетила депутация с Волыни в лице двух помещиков, которые заявили:

— На Волыни никто выборного земства не хочет, и все это выдумали Пихно, Шульгин и Столыпин.

На это будто бы Государь сказал:

— Значит, меня еще раз обманули…

После этого Трепов и Дурново спросили:

— Как прикажете голосовать, Ваше Величество?

Царь ответил:

— Голосуйте по совести.

И с этим они были отпущены. На следующий день голосовали «по совести», то есть провалили столыпинский закон.

19. Граф Олизар

Первую роль в разыгравшейся политической заварушке, которую, однако, нельзя назвать бурей в стакане воды, сыграли поляки.

Следуя историческим традициям, поляки Государственного Совета ухватились за национальные курии для некоторых закулисных махинаций. Во главе всего этого стоял граф Олизар, член Государственного Совета по избранию. Он избран Волынью. В этом смысле он был очень удобен. Ведь именно из-за Волыни и загорелся сыр-бор первоначально. Волынцем был чигиринец Д. И. Пихно, поскольку он был землевладельцем на Волыни. От Волыни же был Шульгин, член Государственной Думы. Выгодно было, чтобы Волынь пошла на Волынь, — разделяй и властвуй!

Властвовать графу Олизару было тем легче, что он был умен и породист.

Польская аристократия издавна импонировала русской. Много русской знати было ополячено польской в свое время, что очень хорошо видно из книги «Ламент» («Плач»), вышедшей в начале XVII века.

Какая же причина была в том, что русские бояре, несомненные патриоты, передались на польский берег? Обычно приводят две причины: ловкость католического духовенства и политику польского правительства.

Но я думаю, что настоящая причина лежит глубже, и причина эта социальная. Раньше на Руси, прежде чем она подверглась сильному влиянию Польши, социальный строй был более мягкий, именно там не было строгого разграничения сословий, там было много так называемой «невольной челяди», то есть рабов, наверху же — магнаты, радцы, сановники, а между ними целая лестница всевозможных прав и обязанностей по отношению к государству. Все это были лично свободные люди, и движение по этой лестнице вверх и вниз было возможно и смягчало социальные отношения.

Но когда произошел союз с Польшей, тогда повеяло совершенно иным духом, тогда на Русь нашла польская социальная идея, состоявшая в следующем: наверху — невыносимо свободное шляхетство, а внизу — невыносимо бесправный народ. И вот этого искушения русское дворянство не выдержало. Оно еще долго оставалось русским и православным, но шляхетские замашки приобрело полностью, и когда разыгралась буря, тогда они оказались между молотом и наковальней, потому что, с одной стороны, казаки жгли их за то, что они паны, а, с другой — поляки не доверяли им, говоря, что они русские и поэтому должны сочувствовать казакам.

Когда Кисель, который был, конечно, настоящим шляхтичем, паном с головы до ног, но был русским, — когда его послали вести переговоры с Богданом Хмельницким, то он сказал Киселю:

«Пане воевода, кость-то у тебя русская, да шляхетским мясом обросла».

Вот почему русское дворянство, видя неминуемую бурю, бросилось на польский берег и совершенно изменило своей родине и своей национальности.

Разумеется, это дела давно минувших дней, но и в начале двадцатого века в крови у нашего польского дворянства замечалась эта атавистическая наклонность, эта наклонность известной вражды, потому что ее не могло не быть.

* * *

Однако и в Государственном Совете, и даже у ступеней трона были такие баре, которых Гоголь называл маниловыми. Они произносили свои блаженненькие речи о том, что поляки обрусеют настолько, что перестанут быть поляками. Но я не только не верил в это, но считаю это ненужным совершенно и лишним. Об этом я открыто заявлял с кафедры Государственной Думы, а именно — что все опыты обрусения Царства Польского, если они были и будут, я лично осуждаю совершенно. Я считаю, что каждая нация имеет свой смысл, свое провиденциальное значение и ломать ее, калечить ее, по-моему, и преступно, и глупо.

* * *

Что касается графа Олизара, то его деятельность в отмежевании поляков от русских была весьма активна. Она началась еще в эпоху первой Думы. Тогда, в июне 1906 года, на Волынь приехали члены первой Думы — поляки и член Государственного Совета граф Олизар собрал нас, с тем чтобы поговорить с нами, что же нам нужно делать. Со всех сторон шли поджоги крестьянами помещичьих поместий, опасность, казалось, неминуемо надвигалась с каждым днем.

И вот собрались землевладельцы решать, что им делать и как им быть. Там были разные предложения. Группа русских предлагала следующее: говорила, что нужно всеми силами поддержать русское правительство; говорила, что в такую тяжкую минуту она, по рождению и крови, не может бросить свое правительство на произвол судьбы, но от поляков группа русских этого не требовала. Она говорила им: