Последний окножираф

«Parashut yes?» — спросил я, желая узнать, есть ли у них парашюты, но тут же расхохотался, сообразив, что проглотил одну букву, бог ты мой, оказывается, русское «быть» и английское «yes» почти одно и то же, нет, не зря я учился. «Yankee go home!» и «Russkie domoj!» — по сути, одно и то же, и оккупация — это всего лишь черта на карте, акцент, грамматическая конструкция. А не танки, не восемь классов, не медвежонок Миша. Это запись в моем ученическом дневнике. «Две водки», — ответил сержант по-венгерски и показал два пальца, давая понять, что их двое. После чего поинтересовался, как идут дела в школе. Обидевшись на чрезмерную фамильярность, я буркнул угрюмо: «Nu-nu!», как некто в кино «Тихий Дон». Тот поведал, что у него есть сын, Сергей, и он знает, что нам тоже нелегко, может, нужен «Калашников»? Или вот пистолет имеется. Вообще-то я не сластена, но почувствовал себя как обжора в кондитерской лавке. Магазин он отдаст в придачу, как сувенир, так что выпьем за старые добрые времена. Пить с противником, говорящим с тобой на родном языке, за старые добрые времена, когда тебя еще не было и ваши отцы с наслаждением истребляли друг друга? «Ege segedre!»,^[54] «твою задницу!» — говорит нам сержант, желая сказать «на здоровье». Сергея тоже зовут Сергеем, как и его сынишку, но для нас он — Серега, говорит он, протягивая мне бутылку и довольно сносно цитируя Петефи. «Венгрия — это поэзия», — добавляет Серега. Я рассказываю ему, как группа венгерских ученых нашла в Баргузине останки Петефи, скелет, правда, оказался женским. Ничего удивительного, говорит он, Россия — страна большая. Он ведет себя не навязчиво, а скорей дружелюбно. Домой неохота, привык здесь, венгры ему по душе, а венгерки — особенно, и подмигивает мне, мол, сам понимаешь. Я, как павловская собака, подмигиваю в ответ, ибо знаю: когда говорят о женщинах, надо подмигивать. Мы хотим попрощаться, но он, все еще по-венгерски, просит не уходить. Пожалуй, с ним надо быть начеку! Может, он вовсе не русский? Обь-угорский двойной агент? Махая ему на прощанье, мы пятимся к выходу. Уже в дверях он окликает нас, спрашивая, не хотим ли мы прихватить пару ручных гранат.

Окножираф: «Что произойдет, если каждый будет приходить в школу, когда ему вздумается? Один придет в семь часов утра, другой в девять часов, а третий сядет за парту вечером!» В университете лекции отменены, в аудиториях спят иностранные корреспонденты, по вечерам здесь работают кружки самообразования и показывают кино. Декан предъявляет студентам ультиматум: если они не перестанут бегать по улицам и не сядут на студенческие скамьи, он вышвырнет их всех. На следующий день студенты вынесли скамьи на улицу. Мы учимся ради жизни — не ради школы.

Оливер принес брату шоколадку, Тедди стоит в оцеплении. Он занимался карате и теперь, служа в ОМОНе, получает втрое больше, чем их мать, профессор университета, которая выплакала глаза, потому что все время думает о том, что дело кончится войной между сыновьями, ну и времена настали! Тедди закончил академию и преподает военное дело. Оливер учится в медицинском, он хочет лечить людей и тем спасать мир. У кордона собралась вся семья. Фотографируются. Тедди смеется, отец изо всех сил свистит в свисток, мать плачет, Оливер морщится. Журналисты в восторге. Тедди звонит домой, скоро начнется заваруха. Оливер в шутку спрашивает у него, будет ли Тедди бить его, если им доведется встретиться. А как же, отвечает братец, это моя работа. В день столкновения Оливер забрасывает кордон камнями, он горячо надеется, что и братцу достанется. Оливер учится на нейрохирурга, и сейчас он перед строем омоновцев проводит импровизированный урок анатомии. Демонстрируя им скелет, он объясняет, какой вред здоровью наносит служба в ОМОНе. Перед вами скелет, мы надеваем на него пуленепробиваемый жилет и видим, как смещаются позвонки, как деформируется позвоночник под тяжестью жилета. Он показывает какие-то маленькие косточки, объясняет, зачем они нужны и что происходит, если они ломаются. Говоря о профессиональном риске, он особо подчеркивает опасность, исходящую от падающих из окон цветочных горшков. Он подробнейшим образом описывает череп — под воздействием удара мозг, находящийся внутри черепной коробки, может повредиться, но это не так уж плохо, продолжает он, поскольку омоновец таким образом сможет убедиться, что у него есть мозги. Стражи порядка начинают роптать.

Окножираф: «Камень — твердый, глина — мягкая. Кости — твердые, мясо — мягкое. Яйца всмятку мы едим ложкой, крутые яйца режем ножом».

Оливер также объясняет, что слезоточивый газ плохо сказывается на работе кишечника. Мозги у тебя словно взрываются, глаза вытекают, легкие слипаются, ты понимаешь, что у тебя внутри — яд, ты впадаешь в панику, бросаешься бежать и бежишь до тех пор, пока не увидишь людей, бегущих тебе навстречу. Но уже поздно. Мозги становятся на место, глаза никуда не вытекли, и с легкими все в порядке. Просто ты понимаешь, что обосрался.