Последний орк

Ранкстрайл снова проклял самого себя. Он должен был хотя бы прибавлять «госпожа», обращаясь к ней, хотя бы пытаться выглядеть не таким идиотом — но вечно он что-то ляпал!

Потом он оставил проклятия.

Она согласилась!

Она сказала «да».

Он вспомнил, как давно, еще ребенком, подстрелил свою первую цаплю. Дома уже дня два не ели, и он отправился в рисовые поля со своей пращой. Была безлунная ночь. Он выстрелил наугад, и в тот вечер у них было жаркое на ужин. Мама тогда была еще жива.

Потом ему на память пришла первая охота Авроры: ей это было совсем не по душе. У нее чуть не разорвалось сердце оттого, что она убила кролика.

Аврора, как и Йорш, слышала боль умирающих.

Ранкстрайл сообщил ей о том, что необходимо обучить стрельбе из лука всех, кто был в силах держать оружие в руках, чтобы народ никогда больше не был беззащитным перед нападающими. К тому же необходимо было организовать помощь раненым, всем без исключения, на что Аврора ответила столь радостным согласием, что Ранкстрайл понял: он принуждал ее к тому, чего она желала с самого начала. Если бы он вспомнил о случае с кроликом раньше, то до него бы сразу же дошло: роль воина была для Авроры такой же тяжкой, как и для Йорша. Лишь в случае крайней необходимости они могли заставить себя сражаться, превозмогая свое чувство сострадания. Таких, как они, было нетрудно держать в стороне от поля боя. Нужно было лишь устранить крайнюю необходимость сражаться, спасая кого-то или что-то, и заменить ее необходимостью лечить кого-то или чему-либо учить.

Он был другим. Как и Ардуина, его могли бы назвать в будущем Справедливым, а может, и Великим. Но никак не Милосердным.

Он не чувствовал боли тех, кого убивал.

Может, ему стоило этому научиться. Может, этому можно было научиться.

Если кто-то не слышит боли умирающих, то он не будет пытаться сократить количество смертей, насколько это возможно. Если кто-то не слышит боли умирающих, то он подвергается искушению подсчитывать убитых врагов и радоваться их смерти. Или соревноваться с другими, кто больше убьет. А если доходит до такого, то армия, можно сказать, превращается в свалку.

Он был не таким, как Аврора.

Эти слова эхом отдавались у него в голове.

Он был другим. Он не мог скрывать этого от нее.

— Вы должны знать некоторые подробности моего рождения, — резко обратился он к Авроре.

— В вашем рождении нет ничего такого, о чем я должна знать и чего еще не знаю, — бесстрастно ответила она. — Ваша семья — одна из многих, живших на границах Изведанных земель и вынужденных покинуть свой дом после разрушительных набегов орков. Так же, как и семья моего второго лучника или вашего третьего алебардщика. Так же, как семьи половины воинов вашей армии.

Ранкстрайлу не нужно было оборачиваться, чтобы взглянуть на второго лучника и третьего алебардщика — таких же детей Пограничной полосы, принявшей на себя первый удар орков. Их невозможно было спутать ни с кем другим. Огромные плечи, придававшие им сходство с горами, и руки, которые он узнал бы и в темноте: такие же, как у него, темные и квадратные. Сомнений не оставалось.

Их тоже спасло милосердие матерей, которые предпочли навлечь проклятие на самих себя, но не пожелали избавиться от собственных детей. Детей, которые не должны были появиться на свет. Они носили на себе отпечаток мрачного страдания своих матерей, потому что, в отличие от Ранкстрайла, не встретили на своем пути отцов, готовых добывать для них виноград или утешать их плач надоедливыми сказками, которые при всей своей бессмысленности могли научить их нежности.

Вместе с капитаном, под его командованием, они превратились в непобедимых воинов. Двое таких детей покоились теперь вместе с последним королем Народа Гномов в королевской усыпальнице Далигара.

Они стали тем бастионом, который остановил нашествие орков подобно рифам, о которые разбивается морской прибой.

Взгляд Ранкстрайла переместился на Аврору, которая спокойно рассматривала горизонт, потом вернулся к двум воинам и вновь устремился на Аврору.

Она уже все знала. Это знали многие. Многие поняли. Он порылся в памяти: Заимодавец знал об этом, а может, и церемониймейстер. Очевидно, и королева-ведьма поняла все в самом конце, когда вручила ему меч.

Аврора наверняка знала об этом уже давно: ни одно из слов ее длинного монолога, произнесенного у трона Ардуина, не было случайным.

В некотором смысле, врата преисподней захлопнулись, не открываясь.

Он не останется в истории как Ранкстрайл Одинокий.

Аврора, как и его мать, сможет гордиться им. У нее тоже появится повод сказать, что для нее было честью быть его женой… то есть супругой.

Не Одинокий, а Справедливый, как Ардуин, если уж на то пошло.

Или, может, стоило попробовать стать Милосердным?

Или лучше соединить все эти качества в одном, став Ранкстрайлом Миротворцем — тем, кто освободил земли людей от захватчиков и превратил орков в народ, достойный своей земли.

Если не он, то кто?

В его жилах текла их кровь — орки тоже были его народом.