Последний остров

Правда, поговори Егор с речкой Полуденкой, может, она и шепнула бы ему о Юлькиной тайне. Хотя никакой тайны, пожалуй, и не существовало. Разве что для одного лишь Егора. Нечаевские бабы на ферме беззлобно посмеивались над чудачествами Юльки: она всем своим поведением показывала, что у нее особые какие-то права на Мишу Разгонова, Егорку Анисимова, Жултая Хваткова. Она всегда была готова или заступиться за них, или же с ними подраться. Такая уж взбалмошная Юлька. Однако мгновенно менялась, стоило ей остаться с кем-нибудь из них один на один: перед Жултаем вела себя паинькой, с Мишей на равных, а Егорку просто терроризировала.

Как-то наведалась к истоку речки Катерина Разгонова, не специально, конечно, а по пути, и присела на лавочку отдохнуть. Она любила сюда бегать еще девчонкой, тогда здесь собирались первые коммунары на маевки, пели революционные песни, здесь они посадили свои деревья. Сосенки да елочки теперь уже совсем взрослыми стали. И песчаный увал давно бором зовется. А Катерина стала матерью и солдаткой, да кабы еще и не вдовой. Но будто легче ей стало горе горевать, делилась Катерина с подружками-товарками, как привезла она в свой дом Аленушку. Славная растет девчушка, понятливая и ласковая. Помощница, так и норовит всякую работу по дому отнять у Катерины.

Только вот как же дальше-то станется? Со дня на день война закончится, и уедет Аленушка в Ленинград. Говорит, что хочет учиться на фельдшера, а в душе-то, поди, надеется батьку родного отыскать. Прилепилось к Аленушке сердце Катерины, за родную дочку стала ей маленькая ленинградка, и кого жальче – ее или Михалку, тут уж и не понять самой Катерине. Михаил-то совсем от рук отбился. С матерью как с малым дитем говорит. Да и то, за четыре-то года без отца всему научился, все по дому ладит сам и в лесничестве управляется не хуже, чем в свое время старик Сыромятин. Ростом, правда, не шибко вышел, но в плечах вылитый батька. В его манере держаться, в спокойной рассудительной речи и в отношении к крестьянской работе виделся уже взрослый человек. К шестнадцати годам стал он Михаилом для друзей-товарищей, Михаилом Ивановичем – для простых односельчан. В январе и феврале он учился в областном городе на курсах повышения квалификации, экзамены даже сдавал. Теперь в его трудовой книжке значилось не «лесник», а «лесничий». Раньше он эти обязанности выполнял по своей воле, а теперь – и по законной должности.

И еще одну, наверное, самую грустную историю хранит столько узнавшая всего за две свои весны речка Полуденка: о самом обыкновенном домике с дальнего околотка Нечаевки.

Домик был срублен пятистенком на берегу озера, подле окон две березки посажены. Давно посажены были они, коль еще дед Сыромятин в детстве с дружками лазил на их вершины ранними веснами зорить грачиные гнезда. Теперь уж березы потемнели понизу, прикрыли кроной домишко. А тот совсем осел, так что некогда веселые окна глядят сейчас на улицу чуть ли не от самой земли. Не везло мужикам из этого подворья. Только встанут на ноги да обзаведутся семьей, тут война или другая беда, и погибали хозяева. Наверное, потому, что отчаянные были эти Князевы, не кланялись ни бедам, ни пулям, с жадным весельем и любопытством ко всему жили они на земле. Прапрадед сложил голову еще на турецкой войне, прадед – на японской, а дед – в первую германскую, отец Витьки лежит на нечаевском кладбище в братской могиле вместе с первыми коммунарами, вот и сам Витька теперь сложил голову где-то в междуречье Волги и Дона. Этот вовсе поторопился, не оставил после себя в доме ребятишек. И домик осиротел.

Прошлым летом забрал Анисью молодой лейтенант Федор Ермаков и с ее немудреными пожитками перевез на полуторке в центр села на свое заброшенное подворье. Его-то домик был не старше самого Федора и срублен из толстенных привозных комлевых половин, которые продюжат в стенах еще добрую сотню лет. Да и сама Анисья решила новую семейную жизнь начинать в другом месте, чтобы ни стены, ни две старые березы не вгоняли ее в тоску-печаль по очень короткой первой замужней жизни.

А в домике у двух берез вскоре поселилась приблудная нищенка Мотя. Дожив до взрослых лет, она оставалась в детском разуме, хотя многие говорили, что Моте притворяться и слыть блаженной просто удобно. Как бы там ни было, но зимой у Моти появился ребеночек. Ребятишек разных возрастов полно в деревне, однако у каждого из них был законный отец. А что же тут получается? Какой пример для вдовушек и невест-перестарков? И пошли суды-пересуды меж стариков и старух. А потом вдруг все примолкли. Когда Мотя оклемалась после родов и снова стала ходить за милостыней, да еще с ребеночком на руках, объявилась у нее в домике бабка Сыромятиха.

Постояла старуха посреди чистой комнаты, перекрестилась на пустующий красный угол и, клюнув воздух острым носом, сделала тяжкое для себя дело: вынесла пришлой женщине общественный приговор.