Последний падишах

Врачи тщательно подчищают послеоперационные мелочи и, словно латая ветхую дерюгу, зашивают твой живот. Дренажную трубку для вывода национальных и иных жидкостей не устанавливают.

Один из аппаратов поднимает вопль. Упало кровяное давление. Нужно добавить тебе крови. Лицо твое отливает желтизной; на нем нет ни следа тревог и мук — как и во все годы твоего шахского правления, когда ты, как бы ни было больно и трудно, держался хладнокровно и спокойно, точно самое успешное существо на планете. Но теперь ты лежишь в операционной как самый сиротливый падишах в мире, и все национально-народные отходы выпадают в осадок внутри тебя. Потому что, будучи последним падишахом, ты принял в наследство и все осложнения от болезней всех прошлых династий шахов — властителей этой древней земли…

(Вообще, с того мгновения, как ты появился на свет в доме из сырцового кирпича в квартале Сангладж, ты почти непрерывно страдал от различных болезней. По ходу времени они обнаруживались с календарной регулярностью; такую судьбу тебе назначила история: царствовать в самые зловещие и смехотворные для царства времена, какие только бывали, и встретить гнусную смерть. Ты сам, пока правил, опьянялся своей ролью, сделал из себя посмешище для всех и каждого. Ты был слишком изнежен, чтобы казаться безжалостным, слишком труслив для борьбы, слишком хрупок, чтобы раздавить революцию. Историческую память народа наполняли чужие зверства и преступления. А ты за тридцать семь лет правления так и не осознал ту печальную истину, что всякий, кто водружает себе на голову корону падишаха, становится не только хозяином бюджета страны, но и наследником всех ее неудач и бедствий; а когда ты это понял, было уже поздно, и тебе не оставалось ничего, кроме бегства. Ты не вступил в борьбу и — после стольких лет безумной роскоши — не позволил своим сторонникам еще и развязать массовую бойню на улицах. Уж лучше потерять корону и трон… Да что там трон — больничной койки не находилось ни в одной стране мира, и все сторонники и друзья вдруг от тебя отвернулись. И ты вынужден был таскать по всему миру ящик с собственными наградами, и уже не только рак — одиночество превращало тебя в зачумленного. Не было уже ни власти, ни блеска монаршего правления, и хотя ты еще мог водрузить себе на голову двух с половиной килограммовую, осыпанную драгоценностями корону, но даже она не скрыла бы облысение, к которому привела химиотерапия. А в каком ты был состоянии, когда в первый раз, в то зловещее воскресенье, врач-француз, специалист по крови, тайно — словно человек-невидимка — появился во дворце Ниаваран, чтобы взять твою кровь на анализ? Помнишь, что ты ему сказал? «Дайте мне только пять лет. Всего пять лет нормальной жизни…» И опять у тебя вышла нехватка времени, ведь ты же не предполагал, что само время будет сопротивляться твоим деяниям. Ни время, ни судьба не давали тебе шансов, и, может, лучше было бы задаться вопросом: а какую вообще ценность имеет звание падишаха, если даже кровь и мочу на анализ ты вынужден был посылать под чужим именем? Может, тебе стоило бы договориться со своей судьбой, чтобы не пришлось теперь в чужой стране — в больнице, названной кем-то Возвращение, поблизости от фараоновых пирамид, — лежать на железном ложе и отдаваться безжалостной ласке хирургического скальпеля?)

Где-то между небом и землей ты приходишь в сознание и видишь вокруг себя встревоженные тени: это жена, дети, твоя сестра-близнец, а также охрана; они все вышли встречать тебя — одинокого путника на дороге судьбы, дороге с односторонним движением. Но веки твои закрываются, а когда ты вновь открываешь их, ты не видишь рядом с собой никого, кроме смуглой медсестры, которая с нежностью меряет температуру твоего тела.