Последний падишах

Ты почти явственно слышишь, как сам ты, треща, распадаешься на куски в этой жаркой битве: словно ледяная гора, которая день ото дня тает и уменьшается. Порой новости столь плохи, что приемник, озвучивая их, хрипит и раскаляется от стыда. Народ не соблюдает военное положение, громит полицейские участки, грабит оружейные заводы и военные склады; военные летчики проходят парадом перед аятоллой; а еще — бои твоей гвардии с революционными отрядами, горящие танки, объявление о нейтралитете вооруженных сил и возвращение их в казармы, и… конец!

Вы завтракаете во дворце Дженан Аль-Кабир, как вдруг влетает заполошная новость, похожая на разбуженную днем летучую мышь, и врезается прямо тебе в лицо:

— Америка отказалась принять Ваше Величество!

Ты каменеешь и пытаешься казаться безразличным, но ты уже понял, что свержение, возможно, было далеко не самым страшным несчастьем, а вот теперь начались настоящие последствия. Что может быть более ожидаемым? Вслед за потерей трона от тебя отвернулась и самая могучая держава на свете. И теперь уже последние немногие приближенные решают сами с собой: оставаться ли им и дальше возле тебя или нет? Возможно даже, оставаться рядом с тобой теперь опасно, и у тебя откровенно начинают выпрашивать деньги. Вечная история о паршивой овце и клочке шерсти!

…Входит министр марокканского двора и сразу приступает к делу:

— Поскольку Королевство Марокко официально признало Исламскую республику Иран, пребывание Вашего Величества в Марокко нежелательно. Специальный самолет для Вашего Величества будет завтра в аэропорту готов к полету.

Он не ждет твоего ответа и, как гласит иранская поговорка, «возлагает надежду на ноги» — удаляется…

«Ах, мой венценосный отец! Теперь я понимаю, какие муки ты пережил в изгнании. Этот король Марокко, приезжая к нам, исходил белой завистью! После его отъезда служба СА-ВАК принесла мне пленки — запись его разговора с начальником собственной безопасности в одной из комнат дворца в Рамсере. Он тогда сказал: ‘Посмотрите, какие богатства, и кому достались! Горы, пустыни, леса, два моря, а сколько нефти и газа! Клянусь Аллахом, если бы у меня все это было, я бы ого-го чего достиг!’ И вот теперь этот же господин выгоняет нас из своей безводной и выжженной солнцем страны».

Развернув карту мира, ты ищешь на ней место, где мог бы приткнуться. Ты просил оставшихся у тебя друзей подыскать тебе убежище — любое, кроме Ирана. Но такого места нет, даже на Северном полюсе или где-нибудь посреди Тихого океана, на островке, который можно обойти пешком за день. Даже среди людоедских африканских племен или в джунглях Амазонки, где земля под деревьями никогда не видела солнца. Страны без властей, власти без стран — всё есть в мире, а податься тебе некуда!

— Во всем этом огромном мире нет ни единого местечка, где я мог бы приклонить голову и спокойно умереть?!

Эту фразу ты сказал в телефонном разговоре с одним твоим влиятельным американским другом, и яд этой фразы, видимо, произвел на него такое впечатление, что правдами и неправдами, ценой крупной взятки, но место для тебя нашлось.

Глава шестнадцатая

Войдя в ворота дворца Ниаваран, мы видим тех самых ворон, которые ровно три месяца назад наблюдали твой с шахиней отъезд, — тех ворон, чьи когти остались в жестяной памяти крыш и которые теперь изумленно смотрят на людские толпы, нарушающие благородный покой дворца.

Посреди главного дворцового зала сидят вооруженные люди и сладострастно чистят и кушают апельсины, сплевывая косточки прямо на апельсиновый узор шелковых ковров. Никакого исторического величия в них нет, зато много революционного порыва, который помог им выделиться, вооружил автоматами и заставляет — прежде всего остального — заботиться об этих автоматах.

В плотной толпе экскурсантов мой отец, словно хочет доверить мне важную тайну, указывает на стену дворца и негромко говорит:

— Смотри, кладка какая мощная!

Потом, продолжая оглядывать стены так, как это делают каменщики — оценивающе, — он продолжает:

— Но самое прочное здание не буря с землетрясением разрушат, а муравьи подточат! — и добавляет несколько незаменимых словечек, словно сейчас видит перед собой этих самых муравьев.

Изуродованной рукой он крепко сжимает мою руку и тянет меня за собой. Миновав вестибюль, мы поднимаемся по лестнице и после длинного коридора входим в залу с гардинами и лепниной, с коврами, дорогими картинами и мебелью; и останавливаемся в изумлении. Старик рядом с нами произносит такое жаркое «ах», что от него, кажется, вот-вот загорятся парчовые занавеси.

— Тьфу ты! Стараниями трудового народа какую жизнь себе устроили!

Отец мой лишь молча кивает, и вот, после еще одного коридора, мы оказываемся в просторной зале с изумрудного цвета изразцами, с мраморной ванной и золотистыми краном и душем.

Я возбужденно указываю на зеленое полотенце, небрежно брошенное на кронштейн, и, задохнувшись, спрашиваю:

— То есть шах и Фарах, действительно, вытирали руки и лицо этим полотенцем?