Последний перевал

— Где я? — спросил он слабым голосом.

— Ты у нас, дорогой. Мы тебя с папашей принесли домой, — поспешила успокоить его Ляля.

— А р-ребята где? — затревожился он, пытаясь подняться.

— О ребятах не беспокойся. Я им показала тайный ход, и они тоже выберутся. Обязательно выберутся!

— П-пошли… к ним! — потребовал Иван.

Он резко поднялся с дивана, хотел встать на ноги, но не сумел и свалился на постель, ткнувшись головой в подушку.

— Ну что ты, милый, так волнуешься? — засуетилась Ляля, поправляя сдвинувшуюся повязку. — Если хочешь, я сейчас сбегаю к ним и все узнаю.

— П-пойдем, — снова попытался он встать.

— Тебе нельзя: там же японцы. Они схватят тебя!

Почувствовав свое бессилие, Ермаков положил на кулак закружившуюся голову, глухо вытолкнул из груди:

— И-и-иди к ним…

Ляля мигом выскочила из дома и через несколько минут вернулась обратно, радостная и возбужденная.

— Твои друзья в полной безопасности, — сообщила она прямо с порога. — Они теперь в церкви под замком. Я с ними через окошко поговорила. Про тебя спрашивали.

— В-все живы? — непослушным языком спросил Ермаков.

— Пить они просят, — спохватилась Ляля и, взяв стоявший на столе кувшин с водой, побежала в церковь.

На этот раз она вернулась очень скоро. Сильно чихала, терла покрасневшие глаза, едва выговаривала сквозь кашель:

— Ветер в нашу сторону повернул. Дымом все затянуло. Не сгорел бы наш двор.

— Что с р-ребятами? — поднял голову Иван.

— Ничего. Только раненый очень плох. Кровь изо рта идет. Бредит, тебя зовет…

— Б-бой идет? — спросил он, увидев в щелях ставней огненные вспышки пожара.

— Китайцы горелую чумизу растаскивают, а японцы в них стреляют. Чумизы им жалко, что ли?

В сенках скрипнула дверь, в комнату вошел отец с большими свертками в руках. Увидев очнувшегося Ивана с сержантскими погонами на гимнастерке, подумал: «Да он унтер!» Но не огорчился, а почему-то даже обрадовался, весело спросил:

— Очухался, Иван Епифанович? Возвернулся с того свету? Так и должно быть. Ермаковскую породу враз не свалишь.

Он пронес свертки в соседнюю комнату и тут же вышел обратно. Ляля напомнила ему о враче.

— Голова у него кружится.

— Может, обескровел? Свою по капле отдам — пущай только выздоравливает нам на радость, — ответил отец и снова заспешил к выходу.

— Отдохни, — попробовала остановить его дочь.

— Некогда отдыхать, прибрать надобно кое-что — растащут китайцы! — И добавил: — Не зевай, Хомка, на то ярмарка!

Иван поморщился, закрыл глаза, задумался. Он никак не мог понять, как же это могло случиться. Как можно учинить такое вероломство после капитуляции? Не меньше удивило Ивана усердие отца. Спас от верной гибели. Может быть, заговорила родная кровь? Вряд ли. Ведь он спас не только сына, но и его товарищей. Опасность еще не миновала. Ребята сидят в церквушке, куда в любую минуту могут войти японцы. Как обезопасить разведчиков? Не может ли помочь в этом деле отец?

В прихожую ввалился Епифан Парамонович с новыми свертками в руках и направился прямо в свою комнату.

— Ты что там все носишь? — спросила Евлалия.

— Некогда сидеть, любезные детушки, — ответил отец. — В крестьянстве говорят: день год кормит. А в нашем деле один час может прокормить всю жизнь. Кто же вам носить-то будет, если не отец? Второй клад в жизни пофартило найти!

Он занес свертки в свою комнату и, выйдя оттуда, спросил:

— Ну как тут наш герой? Отходит помаленьку? Бог не выдаст — свинья не съест. Побледнел только.

— Доктора надо, — сказала Ляля, завязывая бинт на голове брата.

— Заладила сорока Якова. Да я ему куплю двенадцать бочек любых капель, если надо. Скорее бы эти заморские черти уходили.

— Здорово они нас накрыли, — подосадовал, морщась, Иван. — Хорошо, что помог.

— Про это толковать нечего. За свое дите старался, — сказал Епифан Парамонович, вытирая вспотевший затылок. — Потому как ты для меня, сам знаешь… Вся моя жисть в тебе.

— И что их сюда принесло? — недоумевал Иван, прислушиваясь к выстрелам. — Война же кончилась, а они…

— Вернулись, видно, за тем, чего не успели прихватить, — пояснил Епифан Парамонович. — Ведь бежали из города опрометью, дай бог ноги.

— Управляющего я подозреваю. Все угощал нас, сука…

— В точку глядишь, сынок. Нюх у тебя собачий. Он, подлец, приволок их сюда.

— Ах так? Н-ну доберусь я до него…

— До него тебе уже не добраться. Топором я его порешил. Взял на душу грех, — сказал Епифан Парамонович и торопливо перекрестился. — Прости ты, господи, раба твоего!

Иван изучающе посмотрел на отца, подумал: «Незавидная судьба выпала на его долю. Натерпелся, бедолага, наскитался по белому свету в домотканой ольховской рубахе. Узнал, почем фунт лиха. Теперь, видно, хочет искупить свою вину, прибиться к родному берегу».

— На верную дорогу выходишь, батя, — сказал он отцу. — Прошу тебя, сделай еще одно дело: спаси ребят. Имей в виду — это тебе зачтется. Сохрани их!

— Не надо про это, — отмахнулся Епифан Парамонович. — Мы опосля по-родственному обмозгуем наши пути-дороги. Ты знай выздоравливай только…