Последний платеж

— Нет, Фердинанд, — возразил граф Монте-Кристо. — Консул в Египте. Мне почему-то казалось, что вам должно быть знакомо это имя.

— Возможно… — бесстрастно допустил хозяин дворца. — Но разве удержишь в памяти все имена, которые приходится слышать государственному деятелю.

Он сделал жест всей рукой в сторону висевшего сзади его портрета.

— Даже он не мог запомнить имена всех своих маршалов… Поэтому, говорят, он и придумал для них титулы с названием мест, где они отличились.

— Ваши слова, месье-л’эмпрер, показывают, что Лессепс не ведет со мной двойную игру, хотя мог бы через свою известную вам кузину…

Произнося это, он снова сверлил взглядом дымчато-голубые глаза императора, но те по-прежнему оставались безмятежно спокойными, непроницаемыми.

— Господин Лессепс весьма заинтересовал меня проектом, который пока что не приобрел у него никто, но за которым спустя два-три года, максимум — пять, будут гоняться наперебой все так называемые «великие державы». Однако купить проект этот так никому и не удастся, ибо приобрел его я…

Вдруг беспристрастность в лице императора пропала. Он вскинул руки и даже привскочил:

— Вы?.. Вы… Вы дерзнули его приобрести?! Сколько же вы ему заплатили, все покупающий?

Теперь Эдмон пребывал каменно-спокойным.

— Я оплатил несколькими миллионами франков так называемые проектно-камеральные работы, не говоря о моем личном в них участии. Мы два года провели вместе с Лессепсом на Суэцком перешейке, ища наилучшие варианты решения, беря бесчисленные нивелированные разрезы, пробы грунта и водозалегания. Не будучи формально подданным Франции, я все же являюсь ее патриотом, так же, как и Лессепс. И мы хотим, чтобы именно Франции принадлежала часть этого величайшего сооружения эпохи. Когда работы будут доведены до полной зримости, когда всему миру будет понятно все величие, все значение осуществляемого замысла, — уже не мечты, не фантазии, а осязаемой реальности, тогда, как патриоты Франции, мы преподнесем это сооружение в дар родному нам французскому народу. Независимо — будет ли это империя, или республика, или хотя бы даже королевство. Вот почему я и не хотел бы оплачивать дважды одно и то же…

Заканчивая, он сказал:

— А что касается данного вами мне эпитета «все покупающий», то позвольте напомнить, что деньги, которые я вам давал, обозначали совершенно продуманный и безусловно законный акт покупки явно продажного человечешки… Цена могла показаться чрезмерно высокой, но я этим, по существу, выкупал из бесчестия и возможности дальнейшего запятнания драгоценное для меня имя «Дантес!» Мое, мое собственное, родовое имя! Через вас я выкупал это имя у выродка-пройдохи, который не погнушался трижды сменить родину, убить свояка-брата, менял, как перчатки, свои политические воззрения и, несомненно, предал бы вас с такой же легкостью, как уже раньше трижды продавал своих хозяев. И все это — от праздности и легкомыслия, от фатовства и фанфаронства, от честолюбия и тщеславия. Но также и от жадности, от желания жить сытнее, роскошнее, беспечнее, шумнее, нежели тысячи и миллионы других!

Ему послышался какой-то шорох в направлении большого, ранее не замеченного им шкафа, расположенного во внутренней стене комнаты. Но острота и напряженность беседы с новым императором Франции помешала придать этому значение.

Он продолжал:

— Не только потому, что он носит такое же имя, как я, не только потому, что мне пришлось неслыханной ценой оплатить это совпадение, не денежной, нет, не теми миллионами, которые я вам предоставил, хотя и это имело свое значение. И вот, я настойчиво и последовательно караю его за то первобытное бездумье, за ту дикарскую бессовестность и пустоту, которая толкнула его на убийство великого русского поэта. В его лице я хочу покарать дичайший из пережитков человечества — кровавое увенчание спора или ссоры поединком! Что может быть нелепее, как в области личных отношений между людьми, так и в области отношений между народами, разрешать споры и разногласия посредством оружия! Сколько целых народов погибло из-за этой нелепой, идиотской традиции. Ореол чести должен быть полностью отнят у этого варварского обычая, перенятого людьми у коршунов…

— Нет, это вы коршун, граф, вы — безжалостный коршун, и вас надо убить, как убивают коршунов, мирные, безобидные поселяне…

Эти слова доносились сзади, от секретной двери, которая так была похожа на шкаф. Для полноты впечатления она была увенчана бронзовым бюстом Юлия Цезаря, но сейчас из-под этого бюста на Эдмона смотрело знакомое лицо — лицо Жоржа-Шарля!

Император сделал взмах рукой и вскрикнул:

— Я не просил вас появляться, барон!

Но Жорж-Шарль с характерной для него смесью дерзости и подобострастия, возразил:

— Ваше величество, я не могу позволить этому человеку ни его вызывающий тон, ни тем более те вызывающие мысли, какие он швыряет вам в лицо!

— Но мы так обязаны ему!

— Императоры не имеют обязательств, — изрек Жорж-Шарль, и выдернув из отворота сюртука пистолет, несколько менее громоздкий, чем прежние дуэльные, направил его на Эдмона: