Последний побег

— Не советую, это рукоприкладство, — сказал он громко, удачно вспомнив слово из приговора армейских трибуналов.

Такой наглости Джумахмедов от него не ожидал. Он сделал два шага назад, оглядел шеренгу. Его нежное женское лицо светилось благородной белизной.

— Вы у меня в сортир строем ходить будете, все, — пообещал он, — с автоматами спать будете…

Гараев заметил, что из дверей караулки вышел собачник — ефрейтор Сомов, с любопытством наблюдавший за происходящим. Фрунзенский улыбался — ему хотелось крови.

После завтрака солдаты нестроевой кодлой ввалились в казарму, привычно расстегивая ремни на ходу. С черными лицами и красными глазами постовые шли к кроватям — узким и холодным, но желанным — сил нет.

Но тут Гараева окликнул Уланов, бывший в этот день дежурным по роте:

— Зайди к замполиту!

«Черт! — чертыхнулся Гараев. — Только этого сейчас не хватало… Сейчас за мной, кажется, ничего нет. Даже запаха… Но ночью, когда появился лейтенант… Но ведь он ничего не сказал Джумахмедову, начальнику караула. Может быть, просто поругает меня? Не будет же он объявлять наказание в кабинете!»

— Садись! — предложил лейтенант, неторопливо заполнявший, видимо, дежурный журнал. Закончив, он поднял на Гараева усталые глаза.

— От денежного перевода у тебя осталось четыре рубля — шесть я тебе выдавал два дня назад, столько, сколько ты попросил… Так ведь? Так… А теперь покажи мне их или то, что осталось.

Одна гора с плеч свалилась — другая тут же… Но Григорий уже давно выбрал, жаль только, что встречаются такие ситуации, как эта, — вернее, такие люди…

— Ничего не осталось, — постарался сказать он наивно.

— Вот как? И что ты купил? Ведь ты не куришь?

— Я истратил все деньги…

Замполит внимательно посмотрел на него — ситуация, похоже, была ясная, но ни досады, ни злобы не было в глазах лейтенанта. Он был еще молод, но уже не глуп.

— Ты их раздал почти все… Кому? За один день в поселковом магазине солдаты раскупили ящик одеколона. Нет, я не думаю, что это сделал ты, да и деньги не те… Но помог — кому?

Гараев чуть не покраснел. И лейтенант догадывался, что перед ним сидит уже не тот солдат, уже не тот, хотя даже стукачом по неосторожности он никогда не был. И солдат знал, каким может стать этот взгляд, поэтому он не поддался ни на одно слово, ни на сантиметр к столу.

— Я деньги никому не давал, — ответил он угрюмо, и это стало его единственной уступкой — нормальной, поскольку игра шла почти в открытую.

Лейтенант отпустил Гараева, ничего не сказав про ноч-ное происшествие.

Когда он вошел в спальное помещение, взвод уже спал, глубоко окопавшись в постелях. Многие набросили на себя матрацы с соседних пустых кроватей ушедшего на службу взвода — в казарме было холодней, чем в морге, поэтому такое не преследовалось… Он залез на свой второй ярус и уснул, даже не успев согреть простыней.

И проспал десять минут.

— Взвод, подъем! — разбудил его голос Джумахмедова.

Солдаты, не веря собственным ушам, медленно вываливались из кроватей, крепко скрюченные кратким забытьем. Теплым сном.

— Быстрее, воины, быстрее! — поторапливал их сержант.

Обмотав ноги портянками, влажными и грязными, Гараев нашел свое место в строю, а грудь четвертого человека по команде искать не стал — все уже было по хер…

— Как вы понимаете, происшедшее сегодня в караулке не может остаться без оргвыводов, без наказания — всего взвода, ведь существует закон солидарности. Правильно я говорю? Поэтому вы сейчас побежите… далеко, по полной боевой — копать противотанковый ров, а потом, если останется время, будете досыпать… Вы меня поняли?

Строй, в котором стояли солдаты только первого года службы, сурово молчал. Все было ясно — и никто не дергался. Сразу после слов сержанта в помещении нарисовался командир взвода. Гараев его понимал: командиром Добрынин не был, да и быть не мог — с таким умом, поэтому роль приходилось играть.

— Я одобряю решение Джумахмедова. Он был начальником караула…

«Что-то много лирики, — подумал Гараев, — о чем речь-то?»

— Если один пьет на посту одеколон, то это делают и другие… Хотя и не стреляют в небо. Поэтому наказаны будут все.

Гараев сразу понял: Носатый попался. Григорий осторожно покосился в его сторону — тот стоял, опустив глаза и шнобель, толстая нижняя губа отвисла. Придурок какой-то… Если он выдаст, кто дал ему деньги на парфюмерию, Гараев погорит — и сгорит, как одеколон, стоя перед замполитом по стойке смирно.

Мимо казармы четырнадцатой роты, через заснеженный хоздвор солдаты выходили на дистанцию — лесовозную дорогу, вдоль которой уходил когда-то Гараев. В бушлатах, почти с полным набором доспехов, они бежали ровно, не торопясь, сберегая силы на обещанные сержантом пятнадцать километров.

— Баранов! — крикнул Джумахмедов Носатому. — Будешь бегать до тех пор, пока одеколон с потом не выйдет!

На востоке, там, куда они бежали, появилось тяжелое зимнее солнце. Под его тусклыми лучами начинали проступать строгие вершины сибирского леса. И в этих лучах, в свежем утреннем воздухе вращались, сверкая, микроскопические галактики летящего снега — мелкого, жесткого.

Жить все-таки можно…