Последний поединок

— Погоди, — прервал его Климко. — Тут путаница какая-то получается. Если немцы хотели бы арестовать кого-нибудь из нас, чтобы ослабить нашу команду, они могли бы это сделать и на заводе. Зачем же они отпускают нас домой? Пятую ночь подряд шеф разрешает нам ночевать дома.

— Я тоже думал об этом, — сказал Русевич. — И тоже удивлялся. Но вспомни заметку в их оккупационном листке. Мы вместе ее недавно читали. Я слово в слово запомнил одну строку: «Кто-то распространяет злонамеренную клевету, будто спортсмены Киева находятся под арестом. Каждый желающий может навестить их дома и убедиться, что эти слухи — дикая ложь». Может, эта строчка и является ответом?

— И все-таки Иштван предупреждает…

— Возможно, что в ночь перед матчем они запланировали кого-нибудь из нас изъять. Ференц, наверное, узнал об этом. — Алексей привстал на коленях, посмотрел в чердачное оконце. В свете луны лицо его казалось очень бледным.

— Так удивительно, Коля, складывается наша судьба. Сколько опасностей позади, а впереди, быть может, еще больше. Я знаю, мне сразу не уснуть: мысли не дают покоя. И главная мысль, знаешь, какая? Она всему идет наперекор…

— Догадываюсь. О матче, конечно. О том, что связано с этим предстоящим матчем. Я о себе и о тебе подумал: мы будем защищать спортивную честь Киева. Только ли спортивную честь? Если мы проиграем — ты представляешь, как будут горланить «победители». На каждом углу будут вопить о своей победе. Заранее слышу: «Победоносные арийцы еще раз продемонстрировали…» На похвальбу ведь они ловкачи.

— Пожалуй, и в газетах распишут…

— Обязательно! И еще как распишут! Но если мы выиграем? Что тогда? Ух, брат, какая это будет радость для киевлян!.. Я вижу, как сходятся две силы, при всем честном народе сходятся, и он им судья…

Алексей ответил сдержанно, негромко, и голос его прозвучал взволнованно:

— Значит, получается, что тут… политическая подкладка.

— Да, политическая. Об этом-то я и думаю все время. А как рассказать ребятам? Другие, смотри, еще испугаются… Ведь мы-то, Алексей, самые что ни есть рядовые люди. Но рано или поздно, конечно еще до начала матча, все наши ребята должны увидеть себя солдатами на передовой.

Алеша долго молчал. Неожиданно в тоне его голоса Русевич расслышал то ли мечтательность, то ли радость.

— Ты прав. Все, как на переднем крае…

Они притихли, каждый думая о чем-то своем. Где-то близко осторожно скреблись мыши. Порывами проносился ветер, и сухая ветка акации чутко постукивала о железную крышу. Русевича долго еще не покидали тревожные мысли. Как-то не вязалось с логикой, с осознанием самого себя, с пониманием своего места в жизни, что в родном городе, перед решительным состязанием он должен укрываться на чердаке у мальчугана Васи Гаркуши! Одно было понятно: приняв вызов, они должны победить! Русевича смущали сомнения, неожиданно высказанные одним из лучших игроков команды. Корж пытался уверить его, что лучше проиграть или, в крайнем случае, свести этот матч вничью. Именно поэтому он скрыл от Коржа свой разговор с шефом — хозяином хлебозавода. Впервые тучный шеф снизошел до вежливого разговора с грузчиками. Шмидт вызвал его к себе и, предложив сигару, проговорил с улыбкой:

— Когда я узнал, что мои грузчики — футболисты, я очень гордился перед всяким другим хозяином. Я, Генрих Шмидт, не только снабжаю хлебом наших солдат, но и организую для них культурные развлечения. Поэтому я и разрешил вам тренировки. А теперь я не советую вам побеждать. О, немец не любит, когда его побеждают!

Охранник переводил.

— Вы приказываете или советуете? — спросил Русевич.

Шмидт посмотрел на него удивленно и передернул плечами.

— В конце концов мне безразлична ваша судьба. Но если вы хотите, чтобы я приказывал, так это — приказ.

Он трижды чихнул, тщательно вытер платком нос и закончил многозначительно:

— Истинно! Фатальный знак.

Русевич вышел из кабинета шефа и быстро спустился во двор. Первым намерением его было рассказать Свиридову и Климко о советах шефа, но тут же он понял, что это может испугать некоторых игроков. И он не ошибся. Через два-три часа, когда они готовились заливать асфальтом дорожку возле хлебной кладовой, центральный нападающий Корж сообщил товарищам, что Неля намекнула ему: мол, не вздумайте выиграть у немецких летчиков…

— А ты сразу поддался на удочку этой фрау! — вдруг с яростью прохрипел, обычно молчаливый Кузенко. — Она за плитку эрзац-шоколада шефу прислуживает — и еще смеет давать советы!

— А что ты бесишься? — удивился Корж — Насчет се нежностей с шефом — явная брехня. Нелю я знаю не первый месяц. Ну познакомилась на стадионе, когда мы руховцев побили. Что же тут особенного? Каждый сейчас бьется за кусок хлеба, и, если шеф предложил ей присматривать за хозяйством, почему Неле не согласиться? Глупая сплетня — и только. Она клялась мне и, веришь, плакала! Впрочем, не в этом дело. Предположим, что Нелька налгала, а какой смысл Кухару врать мне в глаза? Он же свой парень — и тоже опасается, что победа может нам дорого обойтись.