Последний поезд на Лондон

Пока они стояли, держась за руки, на той стороне канала отец подошел к мальчику и девочке. Взяв из рук дочки палку, он подогнал к берегу ее корабль, ловко поднял его в воздух, подождал, пока с него стечет вода, и то же самое проделал с корабликом сына. Брат взял сестру за руку, она что-то сказала, отчего все трое засмеялись. Отец собрал игрушки и вместе с детьми зашагал к мосту и по нему – на их сторону канала.

Сквозь ветки голых деревьев Труус глядела в такое же голое, быстро темнеющее небо.

– Йооп, – начала она, – представь, что те австрийские дети, которых меня просят вывезти, – это наши дети…

– Но они не наши! Не наши, вот в чем все дело! И сколько чужих детей ни спасай, этим ты все равно не отменишь того факта, что у нас нет своих. Перестань фантазировать, будто это не так!

На них опять начали оглядываться. Но Труус продолжала спокойно смотреть прямо перед собой, через сумеречный канал, ее рука мирно лежала в ладони мужа. Конечно, эти слова вырвались у него случайно, он не хотел причинить ей боль. Просто не совладал с чувством потери. Если бы она его не подвела, он сам мог бы приходить сюда с другими родителями. Он сам научил бы дочку плавать, прежде чем дать ей в руки кораблик и показать, как запускать его в канал. Он никогда в жизни не позволил бы дочери или сыну выйти на лед замерзшего канала, прежде чем тот простоял хотя бы неделю. Он тоже мог бы застегивать ребенку пальто на все пуговки, выводя его гулять, целовать расцарапанные локотки и смеяться над чем-то, отчего бывает смешно лишь маленьким детям и очень немногим взрослым.

Йооп притянул ее к себе, обнял и чмокнул в шляпу:

– Я так виноват перед тобой. Прости меня. Прости.

Так они и стояли, пока родители вокруг них созывали детей, доставали кораблики, сливали воду из их ярко раскрашенных корпусов и кучками по трое, четверо, пятеро расходились по домам. Там, когда семьи сядут за ужин, корабли будут сохнуть в ваннах, отдыхая от последнего перед наступлением зимы плавания. Где-то вдалеке пронзительно свистнул паровоз, и от его резкого звука тишина серого неба, серой воды в канале, серых домов по его берегам и серого моста над ним стала как будто еще плотнее. Надо же, как быстро теперь садится солнце.

– Может быть, Бог потому и не дал нам детей, Йооп, – тихо сказала Труус. – Он знал, что настанет час страшной нужды, когда спасать нужно будет многих. И решил избавить нас от постоянного страха оставить сиротами своих детей.

Сколько чернил

Штефан, в розовом шарфике Зофии Хелены, обмотанном вокруг шеи, с ее одеялом на плечах, скорчившись за кучей мусора, наблюдал, как тень – сама Зофия Хелена – замерла у входа в тоннель. «Зофи, – хотелось Штефану окликнуть ее, – я здесь, Зофи». Но он молчал. Только смотрел, как тень опустилась на четвереньки и исчезла в устье тоннеля, ведущего в погреб с какао.

Он уткнулся носом в шарф, сделал глубокий вдох, продолжая смотреть и слушать. Со всех сторон непрерывно журчала вода. Наверху под колесами автомобиля громыхнул восьмиугольный металлический люк, закрывавший вход на лестницу, по которой спустилась в подземелье Зофи. Он не мог сказать, сколько ждал. У него больше не было чувства времени.

– Штефан? – позвала она, и ее голос заставил его вздрогнуть.

Он стоял и смотрел на ее тень, которую видел, потому что знал: она здесь. Он по-прежнему не двигался и не говорил ни слова. Не хотел подвергать Зофи опасности, а еще не хотел показываться ей таким – продрогшим, грязным. Здесь, под землей, мыться было негде. Нужду он ходил справлять поближе к канализации, чтобы не пачкать там, где спал, и не выдать случайно своего убежища. А еще он был таким голодным, что готов был вырвать кусок изо рта матери.

Но вот ее тень дрогнула, зазвучали едва различимые шаги – подошла к лестнице, поднимается по металлическим ступеням. Когда она приоткрыла крышку люка и выскользнула наружу, внутрь просочилось немного света, но тут же Штефан снова остался один и в темноте.

Наконец он нашел в себе силы залезть в тоннель. Там, добравшись до середины, он зажег фонарик. Сощурился от яркого света и замер, давая глазам привыкнуть.

Она принесла ему хлеба с маслом. А еще блокнот, и ручку, и книгу – «Калейдоскоп» Стефана Цвейга.

Вернувшись в подземные конюшни, он устроился в самом безопасном уголке, между устьями двух тоннелей. Пододвинув поближе лошадиный череп, он пристроил на нем фонарик так, чтобы оказаться в крохотном озерце его света. Затем он прочел записку, нацарапанную на хлебной обертке. Это был адрес в Леопольдштадте, там теперь жили мама и Вальтер.

Развернув обертку, он уткнулся носом в хлеб, вдохнул его кислый дрожжевой запах. Штефан долго сидел, представляя себе, каков хлеб на вкус, потом решительно завернул его в бумагу и сунул в карман.