Последний поход

Месиво тел, монотонно шаркающее по плитам, будто исполнявшее какой-то замысловатый ритуальный танец, все больше убеждало Виктора, что его покойники сейчас для него гораздо ближе и осязаемее, нежели живые, как черви кишащие вокруг.

Он с удивлением посмотрел на початую бутылку пива в руках. Когда и где он ее купил, сколько раз к ней прикладывался - Егоров не помнил. Стекло было влажным, а пиво - теплым и отвратительным на вкус.

Офицер сжал горлышко в кулаке и опустил голову. В детстве, играя в войну с ребятами, они использовали пустые бутылки как гранаты: тяжелые, увесистые из-под шампанского или портвейна, - как противотанковые, а пивные или из-под лимонада, - для борьбы с пехотой противника.

"Интересно, - на полном серьезе подумал сейчас Виктор, - сколько будет трупаков, если кинуть в это стадо гранату? Но только тяжелую, оборонительную. А допустим, из автомата их закосить? Забраться туда, вон на ту крышу. Да, хорошая точка, отличная - сектор обстрела замечательный. Сначала отсечь их от дорожек и аллеи, а затем погнать к пляжу. И не выпускать до тех пор, пока последний не свалится, корчась от боли".

Ухватившись за такую занятную мысль, Виктор всерьез принялся прикидывать вероятное число убитых. Количество "жмуриков" выходило значительным, и Егоров злобно ухмыльнулся.

"Твари, гнусные скоты, - шептал он. - Что вы знаете о войне? Что? Вы гуляете и совершенно не думаете о погибающих именно сейчас, в эту самую минуту, ребятах. Им плохо, а вы лыбитесь. Почему вы не там? Вам нет до этого дела? Конечно же, нет. А мне есть! Автомат бы, и я посмотрел, как вы катаетесь, визжа, по земле; как бежите прочь, спотыкаясь; как мгновенно исчезает вся ваша напыщенность и вы превращаетесь в тех, кем являетесь на самом деле: животных, которые стараются прикрыться другими, желая спасти свои шкуры.

И вы, хахали, нежно поглаживающие девушек по рукам, тоже будете делать это. Единицы из вас заслонят их от пули. Я уверен, потому что слишком хорошо знаю всю изжогу страха. И сыворотка против него в крови вырабатывается не сразу.

А я бы смог закрыть эту девушку, смог! Я хотел сделать это, но она отказалась. Где справедливость? Где? Почему они уходят к вам, а не к нам? Почему?"

В глубине души Егоров понимал, что он не совсем справедлив к окружающим его людям, что они, по большому счету, ни в чем не виноваты, но справиться с яростью не мог.

Самым большим потрясением для офицера, вернувшегося в Союз, было то, что о войне, с которой он только-только приехал, люди совершенно ничего не знали. Будто это была не их война, а каких-то других людей, граждан какой-то иной страны. Егоров еще очень долго не мог привыкнуть к тому, что окружающие беспечно говорят о чем угодно, только не о войне. А, оказавшись в ресторанах, он никак не мог поверить в то, что люди могут так беспечно веселиться в то время как где-то постоянно погибают их соотечественники. Впрочем, с этим равнодушием Егоров не смирился до сих пор.

Виктор лютыми взглядами награждал неспешно проходящих, и те, улавливая непонятную злобу, исходящую не столько от блестящих, лихорадочных глаз, сколько от всей позы этого странного подобравшегося всем телом человека, невольно прибавляли шаг.

Парень закурил, отставил бутылку и с удивлением отметил, что его лавочка пуста, в то время как другие были заняты. Погруженный в свои мысли, он не замечал, что многие поначалу торопились к ней, но, рассмотрев то ли пьяного, то ли помешанного, резко разворачивались, предпочитая и дальше утомлять ноги, нежели быть рядом со странным типом, который хрустит пальцами, шевелит губами и время от времени вздрагивает так, словно кто-то невидимый хлещет его раскаленным прутом.

Переполненные соседние лавки вновь вызвали в Егорове ярость: все сторонятся его, все. Но за что? Кому он сделал плохо? Почему рядом никого нет? Он же не прокаженный!

Однако, разумом Виктор понимал всю глупость подобных вопросов. Прошедший год в Союзе многому его научил.

Вернувшись из Афгана, он очень скоро почувствовал, что и в самом деле отличается от окружающих. Чем - объяснить не мог. Но было, видимо, нечто особенное в нем самом или его поведении, что заставляло незнакомых людей, выпивающих рядом, постоянно держаться настороже, то и дело скашивая глаза в сторону сумрачно молчащего человека.

Соседи или же подчеркнуто не замечали его, стараясь, тем не менее, ничем не задеть, или же начинали подхалимски улыбаться и заискивать. И те и другие вызывали в Викторе ненависть и отвращение.

Впрочем, все они при первой возможности торопились избежать подобного неудобства. Едва освобождались места - они быстренько хватали стаканы, бутылку, закуски и исчезали. Вокруг парня вновь образовывалось мертвое пространство. С одной стороны, Егорову так было спокойнее. Но обида на всех вокруг, тем не менее, вновь начинала терзать его.

Чем более отдалялся Афган, тем лучше чувствовал себя Виктор только со своими, за которых он сразу и безоговорочно принимал именно тех, кто был ТАМ.