Последний полет «Ангела»

— Дни это были страшные, доложу я вам. Все в них смешалось — мужество и трусость, вера в победу и паникерство, золотой цвет богатейшего урожая и горький дым близких пожаров. Представляете, я каждый день встречался с десятками людей и все думал: кто из вас уцелеет, выживет, мои дорогие, а кому суждено голову сложить за Отчизну?

Алексей слушал ветерана и тоже думал о том, какими мелкими и ничтожными становятся иные из нынешних треволнений, если посмотреть на них с высоты великих испытаний, которые выпали в прошлом на долю страны. И как быстро склонны мы забывать то, что не имеем права забыть, сколько бы лет ни прошло, как легко позволяем ничтожным субъектам обделывать свои ничтожные делишки в нашей нынешней жизни, доставшейся нам такой тяжелой ценой. Вот, к примеру, окружение Геры… «Дело», видите ли, у типа, которого ей навязывают в мужья. «Дело» — воровство, разложение, на рубль зарплаты — украденная десятка. И ведь процветают, летают по субботам в Сочи или на Рижское взморье, покупают на ворованное те блага, которые пока недоступны честному человеку. Чем такой ворюга отличается от труса и предателя времен войны? Надо будет поговорить об этом с Никитой Владимировичем, а то как бы совсем не запутаться.

— Вы слушаете меня, товарищ Черкас? — неожиданно спросил ветеран, прервав свои воспоминания.

— Конечно! Просто попытался представить то время. Ваше время… Продолжайте, пожалуйста.

— Знал я и то, что район придется оставлять врагу. Партия, — он пристально взглянул на Алексея удивительно живыми глазами, — в те отчаянные дни поставила перед нами задачу: строить оборонительные рубежи, копать противотанковые рвы, окопы, траншеи, помочь армии остановить врага. Райком поднимал на это дело народ. Технику колхозную использовали, а перед самым приходом супостатов сожгли ее, уничтожили. Да-да, врагу мы ничего не оставили. Так вот, военные и дали мне схему линии обороны, с грифом «совершенно секретно». Она была нужна хотя бы для того, чтобы знать, где и что копать. Схема была в делах райкома, и вместе с другими документами ее вывезли во время эвакуации. Я ее уже после войны нашел в архиве — документ истории… Понимаете, молодой человек? И в вашем случае соответствующие документы могли сохраниться, если, конечно, обстановка не сложилась так, что пришлось их немедленно уничтожить.

Ветеран был еще крепким человеком, годы потрепали его, но сладить с ним не смогли — он выглядел бодрым, полным энергии, искренне старался помочь Алексею советом.

— Дельное предложение, — одобрил Устиян, которому Алексей доложил о своем визите к ветеранам.

Несколько дней Алексей проработал в партархиве. К сожалению, дела интересующего его райкома не сохранились, были уничтожены в связи со стремительным наступлением немцев. Алексей представил себе, как это было: ночь, дальняя канонада, грузовик с заведенным мотором ждет райкомовских работников, подбросит их к лесному массиву, а дальше уже пойдут они к заложенным базам, начнут свою партизанскую жизнь. Ждет их грузовичок, а они листик за листиком сжигают документы, и сажа черными хлопьями кружится в свете костра.

Но он не считал, что потерял время. Хранящиеся документы рассказывали о невероятном напряжении первых месяцев войны, мужестве людей, о том, как коммунисты поднимали народ на священную войну с захватчиками.

«Слушали: о возможной оккупации района гитлеровскими войсками. Постановили: коммунисты колхоза в любой обстановке выполнят свой долг до конца. Считать, что долг выполнен только в том случае, если коммунист убьет хотя бы одного захватчика».

Так гласила выписка из заседания бюро одного из райкомов КП(б)У.

Еще одно решение:

«Слушали: о переходе партийной организации к подпольной борьбе.

Постановили: считать оставшихся в районе коммунистов и комсомольцев ядром партизанского отряда «Мститель». Одобрить предложение бюро по формированию отряда…»

При чтении таких документов словно бы вставало то далекое время, когда не было у людей иных мыслей — только о том, чтобы выстоять и победить.

Он встретил в архивных делах и такой документ: