Последний полицейский

– Вот именно, – она уже не прячет взгляд, смотрит на меня в упор блестящими глазами, словно бросает вызов: посмей-ка отрицать такой неправдоподобный мотив, как обыкновенная человеческая доброта. – Особенно по нынешним.

– А синяк?

– Под глазом? Не знаю. Появился недели две назад. Он сказал, что упал с лестницы.

– Вы поверили?

Эддс пожимает плечами:

– Я же сказала…

– …Что вы не были близки.

Она согласно кивает.

И тут меня охватывает странное сильное желание потянуться через стол, взять ее за руку, сказать, что все хорошо и будет хорошо. Но этого нельзя, верно? Ничего не хорошо. Нельзя сказать, что все хорошо, потому что это неправда, и потому, что у меня остался еще один вопрос.

– Наоми, – начинаю я, и ее глаза насмешливо щурятся, потому что я впервые назвал ее по имени. – Что вы там делали тем утром?

Искорки в глазах гаснут, лицо замыкается и бледнеет. Жаль, что я спросил. Лучше бы мы просто посидели по-человечески, заказали еще десерт…

– Он часто рассказывал про это место. По телефону, вечерами, особенно в декабре. Он покончил с наркотиками, я уверена, но все равно… он не был счастлив. С другой стороны, а кто счастлив? Совсем счастлив? Разве это возможно?

– Да… но все же, неужели он говорил про «Макдоналдс»?

– Да, – кивает она. – Он говорил: «Знаешь это заведение? Реши я покончить с собой, выбрал бы именно это место». Так уж оно выглядит.

Я молчу. В зале звякают кофейные ложечки, люди меланхолично беседуют.

– Ну вот, когда он не вышел на работу, я бросилась в «Макдоналдс». Я знала. Знала, что он будет там.

Из приемника на кухне у Мориса льется «Мистер Тамбурин».

– О, – замечает Наоми, – это ведь Дилан. Вам это нравится?

– Нет. Я люблю только Дилана семидесятых и после девяностых.

– Забавно.

Я пожимаю плечами. Минуту мы слушаем. Музыка играет. Наоми кладет в рот кусочек помидора.

– Это из-за ресниц, да?

– Да.

* * *

Это необязательно правда.

Эта женщина почти наверняка морочит меня, сбивает с пути. Причины еще предстоит выяснить. Насколько я успел понять, шансы, что Питер Зелл экспериментировал с тяжелыми наркотиками – искал, покупал их при нынешней недоступности и ценах, при усиленной по пересмотренному после Майя кодексу уголовной ответственности, – один на миллион. С другой стороны, и один шанс на миллион иногда должен выпадать, иначе не было бы и этого одного. Так все говорят. Статистики в ток-шоу, ученые, выступающие перед конгрессом, – все пытаются объяснить, отчаянно ищут во всем этом смысл. Да, шансы чрезвычайно малы. Вероятность близка к нулю. Но малая вероятность данного события не означает, что оно не произойдет.

Так или иначе, я не думаю, что она солгала. Не знаю почему. Стоит закрыть глаза, и я вижу, как она рассказывает: большие темные глаза смотрят спокойно и грустно, она опускает взгляд на руки, губы решительно сжаты. И я, как безумец, верю, что она говорит все как есть.

Вопрос о Зелле и морфии вращается в моем мозгу по медленной орбите, проплывает мимо плавающего там же нового факта: Зелл считал «Макдоналдс» подходящим местом для самоубийства. Ну и что, детектив? Он был убит, и убийца совершенно случайно оставил его именно там? А тут какая вероятность?

Снег стал совсем другим. Жирные хлопья медленно опускаются на землю, очень редко, чуть ли не по одному, и каждый немало добавляет к сугробам на площадке.

– Ты в порядке, Хэнк? – спрашивает Руфь-Энн и, не глядя, смахивает в карман передника оставленные мной на столике сотенные.

– Не знаю. – Я медленно качаю головой, смотрю в окно на стоянку, допиваю кофе. – Похоже, я не гожусь для таких времен.

– Не скажи, малыш, – возражает она. – По-моему, ты чуть ли не единственный, кто для них годится.

* * *

Я просыпаюсь в четыре утра, выныриваю из абстрактного сновидения с ходиками, песочными часами и рулетками и не могу снова заснуть, потому что меня осенило. Хоть один кусочек встал на место, хоть что-то!

Я надеваю блейзер и слаксы, ставлю варить кофе, засовываю в кобуру полуавтоматический служебный пистолет.

Слова медленно кружат у меня в голове.

Какова вероятность?

Сегодня у меня будет много дел.

Надо позвонить Виленцу. Надо добраться до Хазен-драйв.

Я смотрю на толстую, яркую и холодную луну в ожидании рассвета.

5

– Простите? Доброе утро, здравствуйте. Мне нужно сделать анализ образца.

– Ну что ж, это наша работа. Секундочку, пожалуйста.

– Мне нужно прямо сейчас.

– Я же сказал, секундочку.

Это тот ассистент ассистента, о котором говорила Фентон, – он теперь заведует государственной лабораторией на Хазен-драйв. Он молодой, взъерошенный, опоздал на работу, а на меня смотрит будто впервые увидел полицейского. Пробираясь к своему столу, он кивает на ряд жестких оранжевых стульев, но я не спешу садиться.

– Мне нужно прямо сейчас.

– Черт возьми, парень, секунду, а?

Он сжимает в руке пропитынный маслом пакет с пончиками, он смотрит воспаленными глазами, он не брит с похмелья.

– Сэр?

– Я же только вошел. Десять утра вроде бы.

– Десять сорок пять. Я жду с девяти.

– Да ведь мир же идет к концу…

– Да, я слышал, – говорю я.