Последний польский король. Коронация Николая I в Варшаве в 1829 г. и память о русско-польских войнах XVII – начала XIX в.

Обращает на себя внимание и тот факт, что организаторы переворота 11 марта 1801 г., стремившиеся к свержению с престола Павла I, рассматривали Константина как одного из возможных претендентов на престол[136]. Конкуренция Константина и Александра, достигшая к началу 1820‐х гг. своего пика, результировала в подписание в 1822 г. двух документов – отречения Константина Павловича от престола в пользу Николая Павловича[137] и упоминавшегося выше распоряжения о предоставлении Константину военной власти в западных губерниях. Таким образом был произведен обмен: отказ от престола был получен императором Александром ценой предоставления брату неограниченного контроля над западными территориями.

Дипломат и мемуарист П. Г. Дивов, рассуждая в своем дневнике о событиях 1831 г., пишет даже, что восстановление Польши было в конце концов одобрено Александром I, поскольку император «надеялся этим удовлетворить честолюбие брата, отказавшегося от русского престола вследствие своего брака с полькой». «Нам неизвестно, – продолжает дипломат, – какие надежды лелеял великий князь Константин Павлович, отказываясь от русского престола и видя себя на возрождающемся престоле Польши в качестве наместника своего брата Александра, но, обсуждая все его поступки с того момента, вплоть до кончины, мы имеем полное основание думать, что он замышлял занять независимое положение». В качестве независимых действий Константина Дивов указывает на замену русских солдат Литовского корпуса польскими, укрепление «на счет России» крепостей Модлин и Замосец и образование особой «министерской канцелярии»[138].

Если не иметь в виду особенности личности великого князя[139] и совершенно естественное для члена правящей династии неприятие бунтовщиков, позиция Константина в период его жизни в Царстве была ориентирована на интересы Польши. Стоит отметить, что Константин был, как и Александр, воспитан Лагарпом[140] и еще в юности много общался с Чарторыйскими[141]. К моменту вступления Николая на престол Константин Павлович более или менее постоянно жил в Варшаве около 10 лет[142]. 12 (24) мая 1820 г. Константин обвенчался в Варшаве с польской аристократкой Иоанной (Жанеттой) Грудзинской, которой был пожалован титул княгини Лович[143]. Брак Константина традиционно интерпретируется как история любви и преданности, однако возможна куда менее романтизированная трактовка, в рамках которой Лович стала польским «проектом влияния» на великого князя, официально являвшегося наследником российского престола. Интересно, что в польском историческом фильме «Княгиня Лович» 1932 г. в одной из сцен главная героиня появляется в горностаевой мантии, с лентой через плечо и подобием короны на голове, то есть предстает в образе императрицы.

Один из современников отмечал, что «польское общество в Варшаве чрезвычайно обрадовалось свадьбе цесаревича», питая надежды «иметь легчайший доступ к нему (Константину Павловичу. – Прим. авт.) через посредство княгини», а все родственники Лович «даже самые дальние поднялись на 100 процентов»[144]. Вероятно, речь шла об использовании устоявшегося шаблона, задействованного несколькими годами ранее в отношении Наполеона в связи с его романом с Марией Валевской.

К середине 1820‐х гг. Константин практически перестроил собственное «я» на польский манер: он мог именовать себя «поляком», а Царство Польское – «страной» и был склонен в сочетании прилагательных «русский» и «польский» акцентировать второе слово[145]. Он практически не бывал в Петербурге, воспринимая столицу империи как пространство едва ли не враждебное, наполненное врагами, главной целью которых было устроение разлада между ним и императором Николаем[146]. Без сомнения, великий князь находился в это время под сильным влиянием католичества. Рассуждая на предмет веротерпимости и собственной религиозности, Константин вполне мог назвать себя «грекокатоликом». Он писал в январе 1828 г. Лагарпу: «Моя жена принадлежит к этому вероисповеданию (римско-католическому. – Прим. авт.), держится его чрезвычайно ревностно; это весьма деликатная струна, которую трудно с ней затрагивать мне, греко-католику. Иногда я эмансипируюсь на счет этой знаменитой секты и всего, что нее касается, не заходя, впрочем, слишком далеко…»[147]

С течением времени у великого князя сложилось достаточно четкое представление и о собственной миссии – представительстве за поляков (в тех формах, которые он полагал верными) перед Петербургом и императором Николаем. Ирония ситуации заключалась в том, что с течением времени Константин Павлович становился все менее и менее популярным в Царстве Польском, что было связано с непредсказуемостью его действий и страстью к парадам. Цесаревичу хоть и не прямо, но ставили в вину репрессии против членов тайных обществ, ограничения в преподавании польской истории и литературы[148], а его роль адвоката польских прав и позиций была мало кому известна в Варшаве[149].