Последний польский король. Коронация Николая I в Варшаве в 1829 г. и память о русско-польских войнах XVII – начала XIX в.

В Царстве Польском в первые годы николаевского царствования сопоставление политики России и Австрии в отношении польских земель было неотъемлемой частью публичной риторики. Это подробно отразили материалы Третьего отделения. В донесениях Николаю I А. Х. Бенкендорф и М. Я. фон Фок, ритуально подчеркивая, что «благонамеренные поляки» Австрии не доверяют[224], вместе с тем сообщали о разговорах, в которых Россия проигрывала сравнение. Донесения агентов фиксировали, что в Варшаве было распространено представление, что будто бы в австрийской Польше «все позволяют печатать без всякого искажения»[225], «что политических преследований в Австрии нет и поляки живут спокойно, пользуются уважением двора, что литературе и истории не делают таких прижимок в Австрии как то делает Новосильцев в Варшаве»[226]. В ряде донесений приближенный Константина Павловича граф Н. Н. Новосильцев, напротив, рисовался пособником «австрийской партии» – человеком, постоянно наносившим вред взаимоотношениям поляков и российского императора[227]. В любом случае Австрия из поля зрения не исчезала.

Стоит отметить, что агенты Третьего отделения фиксировали и сравнения российской политики в Царстве Польском с отношением к полякам в прусских землях. Они также предсказуемо делались не в пользу России: «В Познани живут счастливо, смирно без принуждения… наместника Антонио Радзивила весьма хвалит Король Прусский, говорит, удостаивая, что мы которые ему давали советы, чтобы истребить в польских провинциях язык и народность польскую не понимали дела», «они (пруссаки. – Прим. авт.) не мешают полякам быть поляками, и будут за то иметь верных друзей»[228]. Прусские польские территории в дискуссии, однако, упоминались много реже. Надо полагать, что сопоставление с Пруссией воспринималось в Царстве Польском как менее удобное для выстраивания системы давления, поскольку прусский король был тестем Николая I.

Императору регулярно сообщали и об австрийских агентах – реальных и мнимых. Так, в 1826 г. Николай получил следующее агентурное сообщение о настроениях в Польше: «…в Польше нет карбонариев, но есть общее неудовольствие и недовольные… а Меттерних слишком умен, чтобы отважиться на то, чтобы иметь явных агентов в русской Польше… Кажется, что желание восстановить снова иезуитов в России клонилось к сей цели… Австрия… одна из католических держав в состоянии их протежировать»[229]. А. Х. Бенкендорф и Константин Павлович в это время действительно много переписывались относительно «уловок» Меттерниха, направленных на то, «чтобы сделать приятное для галицийских подданных Австрии»[230].

Агенты сообщали и о конкретных акциях, в которых участвовали австрийские подданные. Так, в 1827–1828 гг., в период активной критики введенных ограничений на изучение польской истории, император получал сведения о символических перформансах разного рода. Одним из таких мероприятий стала разыгранная в 1828 г. в Варшаве костюмированная сцена или «карнавал», в котором принял деятельное участие австрийский консул. Как сообщалось, «карнавал» был устроен польскими магнатами, решившими «вопреки… Великому инквизитору (Н. Н. Новосильцеву. – Прим. авт.) подышать свободно польским воздухом». Один из поляков так описал увиденное: «…в именины нашего знаменитого и боготворимого старца Немцевича был дан бал графиней Потоцкой, женой Станислава, на котором представлен был двор польского короля Сигизмунда Августа по описанию в романе Немцевича… „Ян из Тенчина“». Разыгранная сценка отсылала к временам Люблинской унии, объединившей Польшу и Великое княжество Литовское в Речь Посполитую. Иными словами, магнаты Царства Польского, оперируя категориями памяти, обыгрывали идею объединения, которое с учетом разыгранной роли австрийского посла трактовалось как возможность, вполне реализуемая при поддержке Австрии[231]. Без сомнения, описания подобных действ должны были настораживать Николая I.

Еще одним случаем интервенции, на сей раз – словесной, на который обратили внимание агенты Николая I, стала произнесенная в феврале 1828 г. речь галицийского губернатора князя А.‐Л. Лобковица. Третье отделение так представило императору произошедшее и реакцию на события в Варшаве: «…носятся слухи и ходят по рукам письма, что австрийский генерал Лобковиц, управляющий Галициею в собрании дворян или на ландтаге произнес речь на польском языке, что случилось в первый раз от присоединение Галиции к Австрии. Лобковиц якобы явился в собрание в польском платье и говорил о польской национальности, советовал к будущему году всем полякам одеваться в национальный костюм. О речи его говорят газеты, что она исполнена достоинством и утешением для народа, заслуживающего лучшую участь»[232].