Последний полустанок

— А я знаю? Бабкиным его кличуть чи Лодыжкиным? Белобрысенький, а с-под щетинки кожа просвечивает, розовая, як у того порося. — Римма тоненько хихикнула, но потом посерьезнела. — За яким бисом вы заставили меня до Москвы звонить. Аж две годины у телефона сидела.

— Не понимаю я украинского, — оборвал ее Толь Толич. — Говорите по-русски. Какие две годины?

— Два часа. Этого даже не знаете? Звонила, звонила… А мама багрецовская так это важно спрашивает: «А почему вы, девочка, сыном моим интересуетесь?» Не могла же я сказать, что сынок ее либо полетел, либо сквозь землю провалился? Вы же сами говорили, чтобы старуху не волновать.

— Говорил. Ну, а чем же вы объяснили ваш звонок?

— Не помню. Соврала что-то. Но старуха мне точно сказала насчет телеграммы.

— А вы не спросили, когда она была отправлена?

— Зачем? И так старуха подозревать начала, не гоняюсь ли я за ее сынком. Очень мне он нужен…

Толь Толич почувствовал, что поручение было выполнено точно. Но если «Унион» поднимается по расчетному графику, то подозрения отпадают. Людей там нет, а где они сейчас находятся, руководству НИИАП безразлично. Пусть ищут с места их постоянной прописки.

Подошел Аскольдик:

— Я считаю, Анатолий Анатольевич, что общественная жизнь должна продолжаться в любых условиях, на любой высоте и любой глубине. Материальчик у меня кое-какой есть. Разрешите выпустить «молнию»?

— Действуй, комсомол! — одобрительно разрешил Толь Толич. — Заворачивай.

Возвратившись к Нюре, Аскольдик хотел было сесть рядом, но Поярков предупредил его:

— Простите, Нюрочка, оторвитесь от книги, я должен вам рассказать одну интересную новость.

Аскольдик понимающе усмехнулся и, обиженно шмыгнув носом, прошел вперед.

— Я слушаю, Серафим Михайлович, — холодно проговорила Нюра, заметив, что многие обернулись назад. — На нас смотрят.

Поярков презрительно пожал плечами:

— Меня это не касается.

— А обо мне вы подумали?

Он посмотрел на нее виновато и умоляюще:

— Если бы я мог не думать! Но что случилось, Нюрочка? С самого утра вы бегаете от меня — может, обидел случайно? Не так посмотрел? Сказал не то?

Нюра уронила книгу на колени. Теплая волна нежности поднималась к горлу. От нее и захлебнуться можно. Казалось, что нет сейчас человека ближе ей и дороже. Она отвернулась к окну. Откуда-то из темноты выплыло лицо Курбатова и сразу же исчезло, растаяло. Губы готовы были прошептать Серафиму Михайловичу, что все остается по-старому, что она сама не знает, как это все получилось. Пусть не тревожится.

Хотела сказать, уже обернулась, но опять встретилась с любопытствующими взглядами Риммы, Аскольдика и других. Даже несчастный аспирант, изучающий субъективные ощущения полета, застыл с пакетом у подбородка и тупо смотрел на Нюру сквозь очки.

Все исчезло — и теплота и нежность. Нюра вздохнула и равнодушно спросила:

— Вы обещали новость? Рассказывайте.

Лицо Пояркова передернулось. Не обращая внимания на иронические взгляды и перешептывания, он наклонился к Нюре:

— Да, новость очень странная. Мне больно и противно об этом говорить. Вы отказались от моей дружбы и каждую свободную минуту отдаете пустому мальчишке, Римме… Кому угодно. Раньше вы находили время и для меня, а сейчас я должен вымаливать у вас минуты, отбирать их у Аскольдика. Скажите, что произошло? Я места себе не нахожу…

Покоренная его горячей искренностью, Нюра не могла лгать.

— Вы хороший, Серафим Михайлович, и мне не хочется вам делать больно. Но разве вы не догадываетесь, почему я хожу с Аскольдиком, Риммой? Почему стараюсь вас избегать?

— Боитесь меня?

— Вас? Никогда. Но есть страшные люди. Если бы вы знали, что о нас говорят!

— И знать не хочу.

Нюра машинально перевернула страницу.

— Вам, конечно, безразлично… А я уже не могу, мне трудно дышать.

— Но что мы такое совершили?

— Ничего.

— Тогда плевать на пошляков. Вчера Толь Толич встретил меня с усмешечкой: «Вы, оказывается, здесь не скучаете, Серафим Михайлович, нашими молодыми кадрами интересуетесь?» Пришлось вежливо осадить. Теперь уж не заикнется.

— Хотелось бы верить, — с грустью сказала Нюра. — А с другими что делать?

Поярков крепко сжал ее локоть.

— Позабудем про них. — Он облегченно вздохнул. — Прямо от души отлегло. А я-то думал… Значит, все остается по-старому?

Нюра захлопнула книгу и устало закрыла глаза.

— Пусть будет так.

— Я счастлив, Нюрочка…

Никто не слышал, что он говорил. А ему самому слова казались пустыми, банальными. Говорил, как он будет скучать без Нюры, наконец в приливе смелости отбросил все, что мешало высказаться.

— Нет, я так не хочу. Без вас не вернусь в Москву. И не ждать, нельзя больше ждать. Если нужно, поговорю с Медоваровым. Не отпустит, тогда поговорю…

— Со мной. — Нюра, не поднимая головы, разглаживала платье на коленях. Об этом вы забыли? Я не могу, — и Нюра еще ниже склонила побледневшее лицо.

— Почему? — вырвалось у Пояркова, он нервно закурил и, как бы опомнившись, сунул папиросу в карман. — Простите, я не о том.