Последний порог

Повернувшись, Мэри увидела, что незнакомец приближается к полосе три. Он смотрел прямо в ее сторону, и она ясно видела его темные волосы и высокие скулы. В черной майке, голубых слаксах — но почему-то босой.

В руке он сжимал окровавленный крюк для мяса.

— Зет-112, вызывает диспетчер. Я проверил еще раз и сверился с данными наземной службы — никакого человека на поле не обнаружено. Вам предлагается вернуться для проверки на исходную позицию. Повторяю, вернуться на исходную для проверки.

— Черта с два! — взвизгнула Мэри. — Этот гад совсем рядом — и хочет добраться до меня!

Мэри запустила двигатель на полную мощь и выжала рукоятку. Взревев, “Пайпер” рванулся по полосе. Взглянув на мотнувшуюся вправо стрелку спидометра, она ухмыльнулась, представляя, как этот тип сейчас стоит, беспомощно уставясь ей вслед, залепленный грязью, песком и отработанным маслом из двигателя.

Взглянув в окно, она почувствовала, что под ложечкой разливается холодок. Странный тип не снижал темпа. Она почти в ужасе смотрела, как он преодолел четвертую полосу, держа крюк высоко в поднятой руке — как факел на Летних играх в Монреале.

Двигался он вроде бы медленно — но тем не менее неуклонно увеличивался в размере…

Мэри кинула быстрый взгляд на спидометр. До взлетной скорости всего несколько километров. Несколько секунд — и он уже ее не достанет. Всего несколько секунд…

Неожиданно Мэри разобрал смех. Ну что, спрашивается, она психует? Пусть даже он догонит ее самолет. И что дальше? Попробует вломиться в кабину? Поддеть ее этим своим дурацким крюком? Даже если он попробует сунуть его в пропеллер — на такой скорости его отбросит далеко в сторону без особых последствии.

Так что пускай бежит. Даже дочешет до самолета. Пусть даже уцепится за него. Интересно будет взглянуть, как его раскрошит на кусочки. Ну, валяй, мистер Умник-Супермен. Беги, свое получишь.

“Пайпер” наконец набрал скорость взлета. Мэри почувствовала, как тепло разливается по телу, когда колеса самолета оторвались от земли. Поле, вздрогнув, исчезло за иллюминатором.

Мэри с триумфом глянула вниз — фигурка на полосе перестала увеличиваться. И тут волосы ее встали дыбом. В иллюминаторе стремительно рос в размере окровавленный крюк!

Забыв о ярких красках заката, Мэри следила, словно завороженная, как крюк, казалось, медленно плывет навстречу самолету. Он переворачивался в воздухе, рос — пока не достиг натурального размера прямо перед ветровым стеклом…

Стекло с треском разлетелось на куски, и ее с силой вдавило в кресло — как будто в грудь ей ударил язык огромного колокола. В каком-то оцепенении Мэри следила, как исчезают за разбитым стеклом все незакрепленные предметы в кабине — карта, двухцветная ручка с серебряным пером, солнечные очки, кейс из бизоньей кожи… Прядь рыжих волос бросилась ей в лицо, лишив на миг зрения; она успела подумать, что если бы не ремень, ее тоже вытянуло бы вместе с вещами.

Крепко сжав рукоятку, она опустила голову… Из ее живота, прямо под левой грудью, торчало охвостье мясного крюка.

Острый его конец, пройдя сквозь нее, намертво застрял в спинке сиденья.

Судорожно сглотнув, Мэри откинула назад голову — и завыла, словно стонущий волк. Открыв глаза, она увидела край горизонта, разрезавший разбитое ветровое стекло. Как нож гильотины. Как отточенный конец ногтя главаря.

Потом в секунду надвинулась земля — и больше ничего уже не было. Она не успела даже почувствовать боли. Не видела, как вломился в кабину ревущий на полных оборотах двигатель. И даже не узнала, что когда пожарные аэропорта погасили огонь и разгребли то, что осталось от нее самой и от самолета, им не пришло и в голову, что искореженный кусок оплавленного металла был некогда острым мясным крюком.

Не узнала, что так же расплавилась и зеленая канистра, и огонь в мгновение ока уничтожил белесый дым. Не узнала, что диспетчер в докладе комиссии по расследованию показал, что перед вылетом заметил у нее признаки опьянения и истерии.

И не узнала, что тот, кто бежал к ней через все летное поле, кто мог двигаться так, что на тело его со стороны башни наземной службы не попадал свет прожекторов, и тот, кто зашвырнул холодный окровавленный крюк к ней в кабину, несколько минут стоял у горящих обломков разбитого самолета, а потом, разведя руками, медленно произнес:

— Такие вот дела, милая.

Глава четырнадцатая

— Твоя воля исполнена, о повелитель, — раздался голос за дверью номера 1824 в хьюстонской гостинице “Шератон”. — Последний порог принял полчища пожирателей мяса.

Костлявые пальцы главаря крепко сжали клыкастые драконьи головы на подлокотниках его кресла. Этих слов он ждал, как казалось ему, столетия. Неважно, что произнес их голос незнакомого мужчины — а не этой странной переводчицы. Ведь произнес он их по-китайски. И главное — произнес.