Последний порог

Странное решение отца поразило Чабу, так как оно граничило с отступлением от принципов, с подчинением пронацистскому правительству, что, по сути дела, было равносильно заявлению о преданности нацистам. По дороге из госпиталя домой Чаба передумал о многом и был твердо уверен в том, что отец ради интересов защиты собственной чести будет всеми силами бороться против этого перемещения сына.

— Являться?! Я не ослышался?

— Я ничем не могу помочь тебе, сынок: ты — офицер.

— Я — врач!

— Но и тогда ты обязан выполнить приказ. И пожалуйста, говори потише и поспокойнее.

— «Поспокойнее»?! — Чаба спрыгнул с подоконника. Он горько расхохотался. Резко остановившись перед отцом, он с трудом взял себя в руки. — Поспокойнее, всегда только поспокойнее. С тобой что-то случилось, отец, раз ты принимаешь такое решение. А разве не ты, и притом не так давно, объяснял мне, что отдел контрразведки, после того как он взял на себя выполнение обязанностей политической полиции, фактически отдалился от выполнения основных своих функций и превратился в карательный орган?! Я хорошо помню, как ты в прошлом году генералу Уйсаси сказал буквально следующее: «Дорогой друг, если вы не будете следить за своими подчиненными, то можете перещеголять даже гестапо, а ведь оно, как известно, всего лишь банда убийц».

— Все это правильно, сын, но ты врач, а не следователь. Твоя обязанность заключается в том, чтобы лечить людей. Врач, Чаба, и в огне ада остается врачом.

Чаба невольно сжал руки в кулаки:

— Отец, не вводи меня в заблуждение. Я знаком с твоим мнением.

Хайду отошел от сына, подошел к столу и, взяв сигару, закурил. С улицы все явственнее доносился шум просыпающегося города — металлический перезвон трамваев, громыхание экипажей, ритмичное цоканье конских подков по булыжной мостовой.

— Сын мой, — начал генерал, — давай не будем сваливать в одну кучу разные вещи. Я никогда не выступал против деятельности органов контрразведки, а лишь против методов, к которым они порой прибегали. Я ненавижу не сам этот орган, а всякое злоупотребление властью. Это относится и к работе гестапо. Я не настолько глуп, чтобы не знать, что ни одно государство не может отказаться от своей защиты, то есть от деятельности секретной службы. Такого не может позволить себе даже Ватикан. До тех пор пока гестапо и наши разведывательные или контрразведывательные органы защищают интересы нашего государства от большевиков, они нам необходимы, и я поддерживаю их деятельность. Однако я ополчусь против них, если они начнут превышать свою власть, будет то касаться меня одного или всех нас.

— Именно об этом и идет речь! — воскликнул Чаба.

— Сынок, я не собираюсь спорить с тобой: ты должен явиться к новому месту службы.

— Отец, я всегда повиновался тебе...

— Я надеюсь, что это же ты сделаешь и сейчас. — Генерал выпрямился, отчего могло показаться, что он вырос, голос его стал более решительным, почти приказным.

Однако это не только не смутило сына, но и еще больше утвердило его в решимости, и он энергично бросился защищать свои права:

— Я с детских лет хотел стать врачом. Это, так сказать, была мечта моей жизни. Ты лучше других знаешь, как я не любил и не люблю военную форму и военную службу. Наш Аттила погиб. Я очень хорошо понимал, что для тебя означала смерть моего старшего брата. С его гибелью для тебя, если можно так выразиться, рухнули все твои мечты. Я знаю, какое значение ты придаешь семейным традициям. Я тебя очень люблю, поэтому я глубоко сочувствовал твоему горю и без лишних уговоров выполнил твою просьбу — стал кадровым офицером. Отец, ты для меня всегда был живым примером, даже тогда, когда по некоторым вопросам наши мнения и расходились. Я всегда считал тебя правым, всегда старался идти с тобой в ногу. Ты часто говорил о том, что Гитлер доведет Венгрию до разгрома и разорения. Более того, я не забыл, что ты называл нашего нынешнего премьера пособником фюрера. И вдруг теперь ты хочешь, чтобы я совершил такое... Отец, я этого не смогу сделать... На этот раз я не повинуюсь тебе.

Слова сына потрясли старика, в глубине души ему было жаль Чабу, но одновременно он гордился им. Тогда он решил изменить тактику. Генерал достал из шкафчика бутылку коньяка и рюмки.

— Давай выпьем, — предложил отец.

Оба охотно выпили, после чего генерал с заученным спокойствием дипломата поинтересовался:

— Каковы же твои намерения?

— Я ухожу в подполье.

— Если говорить по-венгерски, ты будешь дезертиром.

— У меня нет другого выхода.

— Надеюсь, тебе известно, что дезертиров военный трибунал судит даже в их отсутствие, а против родственников возбуждает уголовное дело?

— Это мне известно. — Чаба закурил. — Сейчас я ухожу... Позже я позвоню тебе и сообщу о своем окончательном решении. Ты немедленно заявишь на меня как на дезертира. Тем самым ты снимешь с себя все подозрения и, следовательно, полностью обезопасишь себя.

— Великолепно. Как ловко ты придумал! Только мне кажется, вернее, я даже убежден в том, что за каждым твоим шагом уже следят. И еще кое-что. А ты не задумывался над тем, почему именно тебя назначили к Бабарци?