Последний приказ Нестора Махно

— От теперь замисть нього и покупай нам коров, раз грошей у твого пастуха нема. Твий родыч? От и видповидай за нього! — Другая крестьянка кричала на председателя ещё громче, так, что были бы на окошках занавески — они, без сомнения, зашевелились бы.

Матвей пристроил пасти стадо своего племяша, который умудрился проспать часть поголовья. Ушли, утонули, черти унесли — хозяевам коров было всё равно — они пришли за кровью председателя.

Безбородько, опершись локтями на стол, закрыл ладонями уши, чтобы не слышать этого истеричного ора, и тут же кумушки изменились в лице. Внезапно в его кабинете тишина воцарилась сама собой.

В дверях появились люди в запыленных сапогах и с револьверами в руках.

«А ведь чекист Кондратьич из района только вчера предупреждал о бдительности», — промелькнуло в голове у председателя, судорожно пытавшегося вспомнить, куда же он дел ключи от сейфа.

— Товарищи селяне, прошу не рвать душу, берегите здоровье. Телефон есть? — зычный голос их главаря парализовал присутствующих на приёме у председателя и его самого.

— А… а вам позвонить? В райцентр? Так откуда такая роскошь… — покосился Безбородько на револьвер Задова. Скандалистки сидели напротив него и хранили гробовое молчание.

— Хорошо… — Лёва несколько секунд подумал и продолжил. — Ты тут власть?

— Ну я, да, — неуверенно ответил председатель, не понимавший, будут его стрелять за то что он власть, или за то, что у него нет телефона.

— Тогда смотри, власть. Мы тебе сдаём шесть револьверов, семьдесят два патрона и двенадцать гранат.

Через несколько секунд весь арсенал диверсионной группы лежал на столе у председателя.

— И сдаемся сами. Ну, хоть милиция у тебя тут есть, а, власть? — слова двухметрового человека вернули Безбородько к жизни, а кумушкам — способность дышать и разговаривать.

— Боженька, спасибо… — всхлипнула одна из них, и, не стесняясь председателя, перекрестилась, глядя сквозь окна сельсовета на купола местной церквушки.

Харьков. Губернский отдел ГПУ. 8 декабря 1924 г.

Василий Тимофеевич Иванов[44], начальник Харьковского губернского отдела ГПУ[45] предпочитал трубочный табак всякому другому. Махорка горло дерёт — от нее он надрывно кашлял, а папиросы, пересыхая, высыпались прямо в коробку, что неимоверно раздражало Василия Тимофеевича, любившего во всём порядок и систематизацию. Весь его внешний вид говорил о строгом характере — правильные черты лица, высокий лоб и аккуратные, ровные усы, над тонкими губами. Тяжело было себе представить, как этот человек улыбается — ни одной морщины, присущей жизнерадостным и улыбчивым людям, на его лице к тридцати двум годам не образовалось.

Несколько любимых трубок у него всегда лежали в левом верхнем ящике стола вместе с приспособлениями для их чистки. Там же хранился и табак, но сейчас его место было пусто. Последнее время коллеги из Одессы, знавшие о его пристрастии, хорошего табака не передавали.

«То ли заработались, то ли всех контрабандистов своих пересажали», — подумал комиссар ГПУ Иванов, попутно рассматривая аналитическую справку, составленную оперативными отделом по итогам полугодичной работы с бывшими махновцами.

День уже подходил к концу. Часы, висевшие в кабинете начальника ГПУ над входом, показывали почти четверть одиннадцатого вечера. По их стрелкам комиссар сверял пунктуальность подчинённых — это было очень удобно — сначала взгляд на сотрудника, потом — немного выше, на стрелки.

Раскурив в отсутствие трубочного табака папиросу «Нарзан» Донской фабрики, Василий Тимофеевич поморщился — разве можно этот вкус сравнить с божественным ароматом чуть-чуть влажного, крупной нарезки табака для трубок? Нет. Это все равно, что сравнивать видавшее виды фортепьяно в их ведомственном дворце культуры с театральным роялем.

Стук в дверь совпал с движением минутной стрелки к цифре 3 на циферблате часов.

«Разрешите, товарищ комиссар?» — спросил невысокого роста молодой человек в гражданской одежде с пышной шевелюрой и большими чёрными глазами.

— Да, заходи, Марк… — Начальник про себя в очередной раз отметил пунктуальность юного сотрудника. Тому всего-то был двадцать один год от роду, а в его личном деле послужной список уже был длиннее, чем у многих его старших товарищей.

Зная обыкновение комиссара первым начинать разговор, Марк Спектор, оперуполномоченный Харьковского ГПУ, присел в глубокое кресло, накрытое белым покрывалом, в ожидании вопросов Иванова.

Тот ещё некоторое время вычитывал докладную, а потом, сняв аккуратно круглые очки, обратился к своему молодому сотруднику:

— Товарищ Спектор… сколько Зиньковский-Задов уже у нас содержится?

— Полгода. С июня месяца. Доставлен тринадцатого числа. Ввиду отсутствия мест в камерах и необходимости его полной изоляции заключён в ванной комнате.

Вопросительный взгляд комиссара красноречиво выражал недоумение.

— Так точно, Василий Тимофеевич. Там на двери решетку установили, окон и так нет. Нельзя его было в общую камеру, а в карцере он бы не протянул, да и не за что его туда закрывать.