Последний приказ Нестора Махно

— Дело делом, а жизнь теперь тебе, Лев Николаевич, заново прожить придется. Вместе со мной и протоколом. Во всех деталях и красках.

— Разрешите? — в камеру вошел лейтенант с бумагой в руке.

Шнайдер вопросительно взглянул на визитера.

— Протокол обыска по домашнему адресу! — доложил молодой офицер, и, получив разрешение, удалился.

— Тээкс… Что тут у нас? — следователь тщательно принялся перечитывать протокол. — Ну да, да… Маузер на месте. Альбомы с фотографиями, кольцо — семейная реликвия, книжка… «Нестор Махно»… Все никак не расстанетесь с ностальгией по юности, гражданин Зиньковский?

Зиньковский, не имея возможности приложить руки к горлу своего ненавистного коллеги, оттолкнулся от пола и в прыжке, свалив плечом лампу, ударил того в грудь головой. Шнайдер от неожиданности завалился назад и со всего маху ударился затылком об пол.

— С-суки, какие же вы суки… Какое отношение вы имеете к этим вещам, — рычал начотдела, лежа на столе и пытаясь скинуть с себя двух сержантов, прибежавших на шум.

Старший майор Шнайдер, поднявшись с пола, вымакал платком кровь с затылка и, наклонившись над Зиньковским, прошипел:

— Вот зря ты так, Лев Николаевич, зря… О семье не думаешь… а говорил, что семья для тебя самая большая ценность, больше чем партия… Думаешь, я тот разговор в курилке на новый год забыл? Нет, Лёва… Я тебе все вспомню…

Юзовка. 9 марта 1917 г.

— Как тебя арестовали, Лёвушка, так чего мы только не наслушались!

Мама хлопотала на кухне, доставая из кадки квашеную капусту, и говорила, не умолкая.

— Городовой Потапов приходил кажную неделю и стращал — всё, мол, бандит ваш Лёвка, каких свет не видывал. Ой, вэй! Говорил, анархисты — это чума, коммунисты — эти ещё хуже, а ваш так вообще — анархический коммунист. Последний раз, когда я его тряпками погнала, так клялся, что мы тебя больше никогда не увидим. Гореть этому Потапову в аду, но, Лёвочка, ты же был хорошим мальчиком, как же тебя так угораздило?

Лёва с удовольствием жевал картошку в мундире, окуная её в блюдце с домашним, пахучим маслом, на дне которой осела обильно перед этим присыпанная соль.

Семья сидела за столом, едва умещаясь на лавках. Дети радостно переглядывались, шушукались и хихикали, толкая друг друга локтями. Конечно, маме Еве было бы радостней, если бы пришлось у соседей лавки просить или сундук придвигать к столу, чтобы все поместились, но судьба так распорядилась — отец не с ними, старшие уже своими семьями обзавелись и уехали. Всему свое время.

— Мама, вы такие вещи спрашиваете, шо я прям назад на три года мозгами вернулся. Уже и неважно, как я там оказался, уже важно, что я здесь. Цивочка, какая ты прелесть стала! — Лёва подвинул к самой младшей сестре миску с курицей, срочно купленной в мясной лавке Голдина и приготовленной по рецепту, известному только маме и еще паре её товарок.

— Лёвка, ты бы еще на столько же застрял, так на её свадьбу, может, и поспел бы, — Даня, самый младший из мальчиков семьи Задовых, обожал Лёву больше всех остальных, но при этом постоянно с ним спорил, острил, говорил всякие колкости.

Тут же мамин подзатыльник поставил юношу на место:

— Что за обормот растёт, я не знаю, Лёва! Ты как со старшим братом разговариваешь? Ой, нет управы на вас, уже оглоблю не подниму, а погоняла бы по двору, ой погоняла бы!

— Мама, да не лупите его по голове! Там же ум. Мальчик интересуется, правильно делает…

Лёва наслаждался ролью главного мужчины в семье в отсутствие старших братьев.

— Я тебе честно скажу, Даня… Я там, на каторге, с очень приличными людьми познакомился. Мне с ними до двадцать первого года дружить светило. Ну, так вышло, что революция сталась. Ты видишь, братик, какая случилась высшая социальная справедливость. Нас всех выпустили. А на Цивиной свадебке — так гульнем, конечно, чего же нет…

— Лёвка, а ты смертников видел? — Даня, прожевывая картошку, не унимался в своем интересе.

— Кого? — рассмеялся Лёва.

— Ну тех, которые там бомбисты или цареубийцы. Их же к смерти приговаривают?

— Ты, братка, зачем интересуешься? — лицо Лёвы на мгновение стало серьезным, а тон — железным, но Даню это нисколько не смутило.

— Лёвчик, ты видал смертников или нет? Мы с пацанами заспорили. Я говорю, они в полосатом ходят, и мишени у них на спине, чтобы попасть было легше, когда побегут.

— От где ты этого всего набрался? Бомбисты, мишени… Ты хедер[8] закончил?

— Вот, вот! Спроси! Спроси этого оборванца! С горем пополам закончил! — мама Ева громко продолжила воспитательный процесс, отлучившись на кухню. Как всякая правильная мама, она даже оттуда слышала все звуки в доме и держала все и всех под контролем. — Спроси у него еще, где он целыми днями шляется и почему не помогает? Лёвочка, сколько годков тебе было, когда ты уже на мельнице мешки таскал?

— Семнадцать, мама! — громко ответил Лёва, чтобы мама Ева его услышала. — Дане можно уже! Ты шо кровь мамину пьешь стаканами? — последняя фраза была адресована младшему брату и сказана была гораздо тише.

Даня, склонившись поближе к Лёве, прошептал доверительно, будто они только вчера расстались: