Последний присяжный

Неделю спустя я опубликовал вторую часть очерка о семействе мисс Калли. В подвале первой полосы мы поместили в ряд нынешние фотографии семи Раффинов-профессоров. В очерке рассказывалось о том, где они теперь живут и чем занимаются. Все мои герои без исключения клялись в любви к Клэнтону и Миссисипи, хотя ни один из них не собирался возвращаться на родину. Они отказывались осуждать город, обрекший их на учебу в сегрегированных школах, отсекавший их железной дорогой от своей белой части, лишавший их права голоса, права посещать большинство городских ресторанов и даже пить из фонтанчиков на лужайке перед зданием суда. Они вообще не хотели говорить ни о чем негативном. Вместо этого они благодарили Бога за его щедроты, за то, что он послал им здоровье, замечательную семью, прекрасных родителей, и за те возможности, которые им посчастливилось реализовать.

Их скромность и доброта глубоко трогали меня. Все семеро пообещали, что мы непременно встретимся во время рождественских каникул на веранде у мисс Калли за тыквенным пирогом и уж тогда наговоримся всласть.

В заключение очерка я приводил удивительную деталь. Каждому своему ребенку, покидающему отчий дом, Исав наказывал писать матери минимум одно письмо в неделю. И дети исполняли наказ, так что поток писем не иссякал никогда. Когда дом покинул Массимо, Исав решил, что Калли должна каждый день получать по письму. Семеро детей — семь дней в неделе. Альберто должен писать и отправлять свое письмо в воскресенье, Леонардо — в понедельник. И так далее. Случались дни, когда Калли получала сразу два или три письма, случались и такие, когда не получала ни одного. Но короткий поход к почтовому ящику всегда был для нее волнующим событием.

И она хранила все письма. Как-то она показала мне каталожные ящики, стоявшие в спальне в шкафу, набитые сотнями писем от детей.

— Когда-нибудь я дам вам их прочесть, — сказала она, но я ей почему-то не поверил. Да мне и не хотелось читать эти письма. Они наверняка были слишком личными.

Глава 13

Окружной прокурор Эрни Гэддис подал ходатайство об увеличении резервного пула кандидатов в присяжные. По словам Бэгги, который день ото дня становился все более квалифицированным экспертом, для отбора присяжных по обычным уголовным делам судебный секретариат рассылает приблизительно сорок повесток. Являются на заседание человек тридцать пять, по меньшей мере пятеро из них оказываются либо слишком старыми, либо слишком больными, чтобы принимать участие в работе жюри. Гэддис обосновывал свое ходатайство тем, что убийство Роды Кассело получает все более широкую огласку и обрастает слухами, а это затрудняет отбор присяжных. Он просил суд разослать минимум сто повесток.

Чего не содержалось в его письменном ходатайстве, но что всем и так было ясно, так это то, что сто человек Пэджитам будет труднее запугать, чем сорок. Люсьен Уилбенкс энергично возражал и требовал отдельных слушаний для решения данного вопроса. Судья Лупас не счел это необходимым и утвердил расширенный пул. Он вынес еще одно необычное решение: засекретить список кандидатов. Бэгги, его собутыльников и вообще всех, кто следил за подготовкой к процессу, решение поразило. Это было нечто неслыханное. Прежде адвокаты и прочие участники процесса получали список кандидатов в присяжные за две недели до начала суда.

Большинство оценило решение судьи как серьезное осложнение для Пэджитов: если они не будут знать, кто входит в кандидатский резерв, как они смогут кого-нибудь подкупить или запугать?

Кроме того, Гэддис попросил, чтобы повестки были разосланы по почте, а не доставлены лично службой шерифа. Лупасу понравилась и эта идея. Ему, судя по всему, был прекрасно известен характер отношений между Пэджитами и нашим шерифом. Неудивительно, что Люсьен Уилбенкс устроил по этому поводу грандиозный скандал. В своей весьма истеричной апелляции он утверждал, что судья Лупас относится к его клиенту предвзято и несправедливо. Читая жалобу, я удивлялся тому, как ему удается разводить демагогию на стольких страницах.

Становилось очевидно, что судья Лупас решительно настроен сделать процесс беспристрастным и оградить его участников от давления. В пятидесятые годы, прежде чем воссесть на судейской скамье, он был окружным прокурором и славился склонностью к обвинительным приговорам. Пэджиты с их наследственной коррумпированностью явно симпатий у него не вызывали. А исходя из собранных доказательств (и публикаций в моей газете, разумеется) виновность Дэнни Пэджита представлялась неопровержимой.

В понедельник пятнадцатого июня в обстановке строгой секретности, секретарь окружного суда разослал по почте повестки сотне зарегистрированных избирателей округа Форд. Одна из них упала в весьма плотно набитый почтовый ящик мисс Калли Раффин. Когда я явился в четверг на традиционный обед, она показала мне ее.

* * *