Последний проект

— В «Ревер» был убит еще один человек, и я думаю, что оба эти убийства каким-то образом связаны с «Био один». Сейчас я пытаюсь установит эту связь.

— Чтобы доказать свою невиновность?

— Да. Но не только полиции. Я должен доказать это Лайзе. Мне надо вернуть её.

Генри некоторое время задумчиво на меня смотрел, а потом, приняв нелегкое для себя решение, произнес:

— О’кей. Но все, что я тебе скажу, пусть останется между нами. Ты не должен выдавать источник информации, с кем бы ты ни говорил.

— Хорошо. Расскажи мне о «Био один».

— Что ты хотел бы знать?

— Что здесь не так? Кое-что слышал от Лайзы, но хочется услышать и твое мнение.

— Как мне кажется, — собравшись с мыслями, начал Генри, — нам обоим пришлась не по вкусу царящая здесь обстановка секретности. Понимаешь, в идеальном мире ученые должны делиться с коллегами своими открытиями. Только таким образом мировое научное сообщество может развиваться. Или скажем так — развиваться быстрее, чем при работе в изоляции. Но мы живем в мире, далеком от идеала. Даже в академических исследовательских институтах ученые мужи весьма ревниво охраняют своим исследования. Они постоянно опасаются, что кто-то украдет их идеи, первым опубликует статью, получат патент или перехватит солидный грант, который, по их мнению, должен принадлежать им.

— Понимаю, — сказал я, поскольку мне много раз доводилось слышать рассказы Лайзы о политиканстве в научных кругах.

— Такое положение, повторяю, сложилось даже в чисто исследовательских учреждениях. Когда же дело доходит до коммерческих институтов с их акциями и патентами, то получить доступ к информации становится еще сложнее. Для того чтобы патентная заявка была удовлетворена, компания должна доказать свой приоритет, доказать, что ранее «подобных достижений» в мире не имелось.

— Но в таком случае все компании в сфере биотехнологий должны оберегать свои секреты.

— Да, в определенной степени это и происходит. Однако у себя в «Бостонских пептидах» мы не превращали секретность в культ. Конечно, мы не делали глупостей, способных помешать нам получить патент, но главной нашей задачей была победа над Болезнью Паркинсона, и мы делились информацией с другими исследователями. Однако и мы делали это так, чтобы не поставить под угрозу наш основной проект.

— Так в чем же проблема?

— Политика «Био один» в этой области коренным образом отличается от нашей. Вся их работа пронизана доведенной до абсурда идеей секретности. Ученые там трудятся в десятках групп, контакты между которыми запрещены. Результаты их исследований передаются в центр, который делится ею с остальными по принципу «минимально необходимых знаний». Такой принцип, как тебе, наверное, известно, практикуется в разведывательных службах.

— Но почему здесь?

— Разделяй и властвуй. Развивай соперничество среди сотрудников, и в атмосфере общей неуверенности, ты добьешься наилучших результатов. Но самое главное в этой схеме то, что вся власть сосредотачивается в центре. Иными словами, в руках Томаса Эневера.

— Клизмы?

— Да, я слышал, что его так называют, — улыбнулся Генри. — Он единственный, кто точно знает, что происходит в компании.

— А как же Джерри Петерсон, Президент?

— Я имел с ним дело, когда «Био один» съедала нас. Но он не имеет никакого представления о том, что происходит. Так же как и ваш парень — Арт Альтшуль, кажется.

Переварив эту информацию, я сказал:

— Но информация о каких-то аспектах деятельности фирмы должна становиться достоянием публики. Ведь её акции котируются на рынке, не так ли? Кроме того, Управлению контроля пищевых продуктов и медицинских препаратов необходимо знать результаты клинических испытаний.

— Да, конечно. Федеральное управление требует от нас вагоны документации. Но вся информация на эту тему сосредоточена в Отделе клинических испытаний — наиболее секретном подразделении фирмы. Отдел подчиняется непосредственно Эневеру и ни перед кем, кроме него, не отчитывается.

— Что представляет собой Эневер? Я видел его всего лишь раз. Лайза говорила, что несколько лет тому назад его уличили в фальсификации научных данных.

— Этого так и не удалось доказать, — ответил Генри. — Он опубликовал несколько статей с результатами кое-каких экспериментов, доказывающих, что «Невроксил-3» замедляет образование свободных радикалов в ткани мозга жертв Болезни Альцгймера.

— «Невроксил-3» был предтечей «Невроксила-5»?

— В некотором роде да, — сказал Генри. — Так или иначе, но другие исследователи не смогли воспроизвести полученных Эневером результатов, и год спустя тот был вынужден опубликовать статью, в которой признавал ошибки при проведении эксперимента. Это вызвало небольшой переполох, но никто так и не смог доказать, что Эневер сознательно манипулировал данными.

— Что, по-твоему, тогда произошло?

— Думаю, что Эневер не устоял перед опасностью, которая с начала времен преследует всех ученых. Он так хотел получить определенные результаты, что проигнорировал противоречащие его выводам факты.

— Да, теперь я понимаю, почему Лайзе это не могло понравиться. Но как получилось, что её уволили?