Последний разговор с Назымом

Никто не может сделать твой портрет.

То, что от горизонта веет,

то, что от берега уходит…

Пускай тебя не ищут в карусели красок.

На солнечных террасах виноградников

у деревянного забора

климаты стоят.

Грусть самой дальней из планет.

И пусть тебя не ищут в рифмах

тени-света.

Ты вне игры объемов и плоскостей.

Однажды чья-то радость

где-то

фонтаном вдруг забьет.

Никто не может сделать твой портрет.

То, что от горизонта веет,

то, что от берега уходит.

Серебряная рыба в море

на миг мелькнет.

Напрасно к зеркалу протягиваешь руки,

стараешься войти в его глубины…

Ночами в женские бараки

приходят без вести пропавшие мужчины.

Дверь сердца твоего то открывается,

то закрывается.

Серебряная рыба в море

вдруг появляется,

и снова нет.

Я нарисую твой портрет.

Знаешь, как бы ни было тяжело и больно, я всегда искала в жизни счастливые глаза, умную книгу, красивую вещь, доброе слово, просто радовалась солнцу. И я частенько находила опору, то, что вселяло в меня надежду, давало мне силы улыбаться, помогало смеяться днем, а плакать по ночам. И вот теперь пришло горе.

Я не узнаю′ своего лица. Сколько месяцев прошло, как мы расстались? Не один и не два, а я все не могу найти свою улыбку, живу стиснув зубы. Жалко будет, если ожесточится мой характер. Я без улыбки – будто не я. Мне и не выжить без нее. Лицо мое, как мокрый осенний день, – разве это хорошо? Неужели ты хочешь, чтобы оно стало похоже на старую деревянную ложку, Назым?

Но я не теряю надежды: моя улыбка ко мне еще вернется. Вместе с письмами и газетами я вытащу ее однажды из нашего почтового ящика и, улыбаясь, прочту эти письма и эти газеты… Моя улыбка нужна и тебе. Как иначе я расскажу о нас? Разве получится правдивый рассказ? Ты сам – моя половина, путешествовавшая ко мне с другого края света целых пятьдесят лет, ты сам не существуешь без моей улыбки, так верни мне ее, Назым!

Перед уходом ты затащил нас на кухню.

– Давайте пьем немножко за молодых. Ведь так у вас полагается?

В женских руках сверкнули ключи, дверцы буфета открылись, и в маленьких рюмках появился коньяк. Я помню и сейчас выражение твоего лица: ты говорил, смеялся и отсутствовал в одно и то же время.

Я сижу как на иголках. По рукам твоим разливаются муаровые красные круги. Не отхлебнув, ставишь на стол наперсток коньяку. А я замечаю не это, я распыляюсь на мелкое. Все в доме твоем меня начинает раздражать. В моих ушах не хрустальный звон рюмок, а лязганье ключей: тут все на замках…