Последний разговор с Назымом

Ночью потолки опускаются прямо на глаза, и изо всех углов выползает темень, тяжелая, как повидло. Улица умолкает. Засыпают соседи в своих нескучных постелях, а со мной коротает ночь испорченный звонок над дверью. Он свербит с такой садистской неотступностью, которая, как свист в ушах, как раскаты головной боли, как детский плач, не уходит, не умолкает, проникает в мой сон и в мое пробуждение. Можно пойти и перерезать провода. Но зачем? Можно же все выдержать. Всё!

Однажды летним вечером раздался звонок: «Ответьте Берлину!» – приказала телефонистка. И ты мне сказал:

– Гюзелим, кызым, гюлюм, бертанем, Веруся моя! Как поживаешь, милая, хорошенькая моя, москвичка моя, редакторша?!

– Уезжаю, – сказала я, – в отпуск. К морю.

– Вот как, значит, уезжаешь…

– Да, Назым.

– Очень устала?

– Устала. Хочется отдохнуть.

– Остаюсь без твоего голоса. Это тюрьма…

– Ничего, время летит быстро, не успеете оглянуться, как месяц пройдет, и я вернусь. А вы собираетесь в Москву?

– Я торопился, уже билет заказал, а теперь, что я там буду делать без тебя… Ты не забудешь меня?

– Нет.

– Ты уверена?

– Уверена, Назым.

– Спасибо. Хорошо, миленькая, отдыхай, но очень хорошо отдыхай! Очень, понимаешь?

– Постараюсь, но почему вы так настаиваете?

– Надо, милая. Увидишь. Я привезу тебе белое платье.

– Что я буду с ним делать? – рассмеялась я очередной выдумке Назыма.

– Послушай, ты не маленькая. Что делают все невесты в белых платьях? Выходят замуж.

– Все это со мной однажды уже произошло. Правда, платье было голубое.

– Ничего, ничего, готовься…

Я поняла, что тоска довела тебя до отчаяния. Ты говорил о невозможном. У меня была семья – дочь, муж, близкий добрый человек. В нашей киношной среде все любили его за бурный открытый характер, за благородство и ироничный ум. Я бесконечно уважала его, восхищалась глубоким знанием литературы, профессионализмом в кино, хотя с тех самых пор, как между нами поселилась ложь, мы перестали быть товарищами. Среди нас троих он один жил честно и потому был лучше. Мне становилось неловко за тебя, Назым, когда ты приходил к нам в дом и шел к нему с распростертыми объятиями, называл братом. Я видела, как ты прячешь глаза от открытого взгляда моего мужа, как искусственно стараешься быть самим собой, и фальшь тебе плохо удается.