Последний Рюрикович

– Уж я тебя, малец, по такому случаю напарю. Чтоб до каждой косточки пар дошел, – гудел взволнованно бородач.

И действительно, обещание он свое сдержал. В Рясске-то мальцам последок доставался. В первую голову мужики мыться ходили – под самый злющий пар, потом уж бабы да ребятня. В монастыре это дело и вовсе не больно-то уважали, а тут…

Весь красный, измученный и исхлестанный березовым веником, да не одним, а двумя, Ивашка, как и подобает мужику, все вытерпел молча, но зато потом пришло удивительное чувство блаженной легкости и невесомости.

Вечером он примерил нарядную одежу, которую привез иезуит. Она пришлась Ивашке почти впору, вот только парчовый зипунок чуток жал в плечах, да несколько малы были мягкие желтые сапожки. Но Ивашка смолчал и про зипунок, и про сапожки, боясь, что их отберут и привезут другие, совсем не такие красивые, как эти, что уж на нем.

– Сейчас спать, – сказал Симон, провожая мальчика в каморку, – а поутру я съезжу во дворец и мигом обернусь назад за тобой. Митрич тебя в это время оденет. Когда вернусь, чтобы был готов, – предупредил он еще раз мальчика и подтолкнул к постели: – Спать.

Утром Ивашку разбудило ворчание Митрича:

– Ишь, заспался, как нарочно. Вставай, вставай, а то и во дворец не уедешь. Вон, одежа готова уже.

Ивашка мигом ополоснулся из медного рукомойника, в спешке разбрызгивая воду во все стороны, натянул наспех алую ферязь[105] на белоснежное исподнее, но Митрич осадил его:

– Сымай назад. Вначале эвон что, – и протянул Ивашке красивый становой кафтан[106]. – А енто так останется лежать. Запарисся в ей, – и он кивнул на ферязь.

Затем придирчиво осмотрел уже одетого Ивашку с ног до головы и похвалил:

– Вылитый царевич.

От этих слов в Ивашке сразу проснулись дремавшие опасения. Всплыл в памяти взволнованный шепот Дмитрия: «Беги! Убьют!»

Он помрачнел, но как мог беззаботно сказал Митричу:

– Я покамест во дворе погуляю.

– Боярин заругает, – засомневался было бородач, но потом махнул рукой: – Ан ладно. Иди уж, покрасуйся. Токмо в лужи не лазь – сапоги запачкаешь.

Ивашка мигом слетел с крыльца, нырнул в конюшню, выхватил из угла присыпанный сеном узелок и рванулся к подворотне. Но на крыльце уже стоял Митрич, встревоженно закричавший мальчику:

– Погодь, погодь! – И, сойдя вниз, крепко ухватил его за плечо. – Это куда ж ты собрался? Эва, ажно харч прихватил на дорогу, – подметил он каравай хлеба, выглядывавший из узла.

Ивашка исподлобья глянул на бородача, а тот продолжал, укоризненно глядя на мальчика:

– Нешто так делают? Нехорошее энто дело. Ишь чего удумал. Решил, стало быть, прихватить одежку понаряднее да сбечь. Не ждал я от тебя, брат, такого. Уж чего-чего, а… – и он замолк, услышав горькое всхлипывание Ивашки:

– Вить убьют меня тута, дядя Митрич, коль не сбегу я. Вот вам крест, – и мальчик быстро перекрестился на золоченые кресты видневшейся вдали церкви Преображения Спасова.

– Погодь, погодь, – Митрич опешил от таких неожиданных речей, присел на корточки, не выпуская Ивашкиного плеча, и, озадаченно уставившись на мальчика переспросил:

– Убьют тебя – ты рек?

Ивашка в ответ быстро закивал головой.

– И кто ж?

– Боярин наш, лекарь царский.

– Ишь ты, – Митрич весело покрутил головой, недоумевая, как такая выдумка могла прийти в голову мальцу.

– Ас чего ж ты помыслил так-то?

– И не помыслил я. Сказывали мне, что так будет.

– Да кто ж сказывал-то? Какой шиш[107] приблудный эдакие страхи на тебя нагнал?

– А вы нешто не знали? – в свою очередь строго спросил Ивашка бородача. – Нешто не вместях с боярином?

– Упаси бог, – перекрестил он мальчика. – Ишь чего удумал, на невинного человека такой поклеп строишь. Да рази у меня на дитя рука подымется?! Рази смогу я, коль и захотел бы?! Да мне хучь бы царь приказал – нешто я смог бы?! Эва-а… а насчет боярина – тоже лжа великая. Почто ты так умыслил на него? Кто оболгал, скажи, не боись?

– А вы никому? – После минутного колебания Ивашка решился посвятить во все Митрича.

К тому ж ему ничего иного и не оставалось, ведь с минуты на минуту должен был вернуться Симон, и тогда уже спасения не жди.

– Да вот тебе крест, – истово наложил на себя двумя узловатыми натруженными пальцами крестное знамение Митрич.

Ивашка вздохнул и начал свой рассказ. Митрич внимательно слушал, порой открывал рот, чтобы сказать что-то, но сдерживался и только гневно хмурил брови. Наконец мальчик закончил. Бородач некоторое время молчал, потом озадаченно крякнул и спросил, в надежде увидеть добрую детскую улыбку и услышать звонкий голос: «Да пошутил я, дядя Митрич. Не серчай!»

– Неужто все, что ты сказывал, – правда? Ивашка повернулся к церковным крестам и еще раз трижды перекрестился на них.

– Ажно голова загудела, – пожаловался бородач Ивашке, в сомнении почесывая лоб. Делал он это со всей силой, будто надеясь, что ему оттуда удастся выскрести, если как следует постарается, конечно, единственно правильную мыслишку о том, как поступить.