Последний Рюрикович

— У уха только венчики цветков в дело идут, — степенно поясняет старик. — Да и то время для них еще не пришло. А ушко, оно на бруснику похоже, так что не спутаешь. Но с ним мы тоже припозднились. Его листья в апреле собирать надо. Вот тогда как раз и время.

— Нешто в апреле у него листья уже есть? — сомневается Ивашка.

— А мы бы прошлогодних набрали, — степенно поясняет Пахом.

— А сейчас что? Они ж никуда не делись, — недоумевает мальчик.

— Нарвать-то их можно, но они теперь при сушке почернеют непременно, — улыбается старик. — Вот мы до лесочка сейчас дойдем, а там уж я тебе их покажу.

Еще в лес зайти не успели, как старый Пахом вновь Ивашку к себе кличет и опять уму-разуму наставляет:

— Что зришь пред собой на опушке?

— Крапива, — неуверенно отвечает мальчик. — Только она какая-то ненастоящая.

— Верно, не настоящая. Потому как и не крапива это вовсе, а яснотка. Хотя за то, что у них так листья схожи, ее в народе иной раз глухой крапивой кличут. А рядышком — кровохлебка. У нее тоже корешки знатные, но опять-таки осенью. А запах-то какой, чуешь? — с наслаждением втягивает старик в себя воздух.

— Ага, — неуверенно поддакивает Ивашка, угрюмо думая — поди разбери, какой именно чувствовать надо, уж больно они смешались.

— Липа впереди, — мечтательно говорит Пахом. — Славное дерево. И кора у него хороша, и сама она на все поделки отзывается, а для Полюшки она ныне с нами цветками поделится. — И кивает помощнику на дерево: — Давай.

Целый час трудился Ивашка, но нарвал на совесть. Много теперь у них липового цвета — не на одну Полюшку хватит. Пока спустился, ан глядь, а старик к дереву притулился и дремлет себе потихоньку. Постоял в раздумье — жалко будить дедушку. Рядышком присел в ожидании и тоже задремал. Да что задремал — уснул сладко. Проснулся от того, что его Пахом за плечо трясет, мол, пора подниматься.

— Ну, еще немного пройдем, до болотца, а там и назад повернем, — вздохнул он устало. — Осталось нам копытень разыскать да еще багульника накопать, пока он цветет.

В обратный путь двинулись, когда солнышко уже стало клониться книзу. Едва выглянули из леса, как Пахом вдруг остановился, застыл на месте как вкопанный.

— Ну-ка глянь, никак зарево красное, внучек. — Он уже Ивашку вовсе за родного считал, коли своих господь не дал — так прикипел к нему своим одиноким сердцем.

— То солнышко садится, дедуня.

— А дым почто? У меня глаза хошь и стариковские, но вдалях я лучшей тебя вижу. Глякось, дымины-то на полнеба.

Мальчик присмотрелся и увидел со стороны города красное зарево. На пригорке же показались странные всадники. Вроде бы ничем они от своих не отличимы, а все ж таки чувствовалось в осанке, манере сидеть и прочем что-то чужое, вовсе инородное.

— Татаровья, — упавшим голосом прошептал старик. — Бежим, внучек, в лес. Там схоронимся.

Но у татар глаза были не хуже, чем у деда. Всадники тоже их заметили и с гиканьем и гортанными криками уже направили к ним своих коней.

— Быстрей, быстрей! — крикнул Пахом Ивашке. Мальчик хоть и не понимал еще всей опасности, нависшей над его безмятежным существованием, но встревоженный вид спокойного обычно деда так напугал его, что он опрометью бросился назад, в лесную чащу. Но вот беда — лес в этих местах рос привольно и раскидисто, не переходя в спасительную глухую чащобу, где не то что конному — пешему зачастую не пройти.

Голоса сзади становились все слышнее, когда старый и малый, окончательно выбившись из сил, вышли к старому болоту, возле которого они в полдень собирали травы.

Глава IV НЕЧИСТЬ

— Стой! — встревоженно крикнул Пахом мальчику, останавливая Ивашку, который вознамерился было идти дальше. — Ты не гляди, что оно такое мирное. Тут с опаской надо. Ну-ка, погоди.

Он прислушался, после чего неуверенно произнес:

— Кажись, сбились со следа.

Голоса и впрямь были не слышны. Пахом нерешительно почесал в затылке, затем со вздохом сказал:

— Нет, все равно далее уходить надобно. Ты обожди, а я сейчас жердины сыщу.

Он отправился на поиски жердей, а Ивашка в это время задумчиво продолжал разглядывать болото.

Внешне оно выглядело достаточно мирно и даже, если только так можно выразиться, почти добродушно. Изрядно заросшее травой и осокой, оно производило обманчивое впечатление немощного старца, который был в юности кровожаден и жесток, но по причине дряхлости давно лишился всех своих зубов и потому оставил все свои попытки пакостить людям и доживал остаток лет, пребывая в вечно дремотном состоянии.

Однако не зря и в самом Рясске, равно как и в небольших близлежащих деревушках, его именовали Мертвым. На самом деле оно и сейчас представляло собой постаревшего, но по-прежнему неумолимого злобного разбойника, терпеливо сидящего в засаде и дожидающегося своего часа.

Немало лесной живности погубило оно на своем долгом веку, а уж людей и вовсе не сосчитать. Года не проходило, чтобы кто-нибудь не исчезал бесследно в его окрестностях.