Последний Рюрикович

— Вот куда нам сейчас идти? — тоскливо спросил он в перерывах между двумя приступами мучительного кашля, который все чаще начинал мучить старика, особенно по утрам. — Туда? — Он ткнул пальцем вправо от себя.

— А может, туда? — Палец Ивашки робко указал в противоположную сторону.

— А-у-у, — неожиданно раздалось слева.

— Люди, — обрадовался Пахом. — Ну наконец-то. Стало быть, прав ты оказался, Иван Иваныч, — ласково улыбнулся он мальчику.

В ответ на похвалу Ивашка только покраснел, хотел пояснить, что ткнул пальцем просто так, но было не до того, тем более что из леса вновь донеслось призывное «ау-у», и оба, не сговариваясь, побежали в ту сторону, уже не обращая внимания на лезущие в глаза ветки деревьев.

Странное дело, крики раздавались не так уж и далеко, но едва удавалось достичь этого места, как призывное «ау-у» начинало удаляться, будто неизвестный голос куда-то манил их за собой. За ним они и шли. К концу дня наконец-то вышли на дорогу, по которой совсем недавно прошел обоз, — не успело даже остыть кострище, где ночевали проезжие люди.

— Дедуня, а кто же нас тогда в лесу звал, если никого рядом нет? — удивленно захлопал глазами Ивашка. — Али там еще один человек блукает? Можа, подсобить ему? Нас-то вывел, а сам, поди, пропадает. — И, не дожидаясь согласия Пахома, он вновь побрел по направлению к лесу.

Старик, немного постояв, нехотя двинулся следом. Однако сколько они ни звали, сколько ни кричали — все тщетно. Даже эха не было. Наконец Пахом сообразил и громко крикнул:

— Дедка леший, а дедка леший! А ведь это ты нас к дороге вывел?

— Вывел, вывел, — откликнулось невесть откуда эхо.

— Стало быть, это тебе мы должны поклониться? — подключился к Пахому радостный Ивашка.

— Поклониться, поклониться, — довольно подтвердило эхо.

— До земли!

— Да ладно уж, — неожиданно отозвалось эхо. Старик укоризненно посмотрел на мальчика.

— Негоже нечисти кланяться, — произнес он неуверенно.

— Ну и что! — после легкого колебания упрямо заметил Ивашка. — Раз подсобил, значит… Исполать тебе, дедушко. — И он отвесил в сторону леса низкий земной поклон.

В конце концов именно так его учила мама: «Ежели тебе добро содеяли — непременно отдарись в ответ. А коль не в силах — отблагодари словом, да спину согнуть не забудь — чай, не разломится».

Правда, всему этому она обучала, когда речь шла о людях, но разве добро, содеянное лешим, стало хуже от того, что он нечисть?

Пахом было поднес два перста ко лбу, чтобы перекреститься, но на полпути спохватился. «А вот этого, наверное, не надо, — мысленно урезонил он сам себя. — Чего забижать понапрасну, когда они этого не любят».

И странное дело — произнес-то он это не то чтобы громко, а и вовсе про себя, но эхо каким-то образом услышало и вновь повторило его последние слова, да еще с явственно слышимыми недовольными интонациями в голосе, будто подтверждало:

— Не любят, не любят.

— А поклониться поклонюсь, — твердо и с легким вызовом неведомо к кому произнес Пахом и отвесил низкий земной поклон в сторону леса. — Все — твари божьи. И мы, и… они, — прошептал старик еле слышно, как бы оправдывая себя за этот знак уважения, оказанного нечисти, и, повернувшись к мальчику, бодро произнес: — Теперь уж недалече осталось. Вон как дорога укатана. Пусть не нонче, но уж завтра она нас непременно к какому-нибудь жилью выведет.

Пахом как в воду глядел.

К вечеру следующего дня впереди и вправду показался здоровущий град, каких Ивашка за всю свою жизнь еще не видал. Что там Рясск со своей бревенчатой церквушкой да неказистыми домами, коих и было-то о ту пору с несколько десятков, не больше. Здесь и стены, казалось, до неба, и сам город такой необъятной величины, что у Ивашки с непривычки аж дыхание перехватило. Он молча ухватил Пахома за руку.

— Дедушка, а это что? — шепотом спросил.

— Думаю, однако, Переяславль-Рязанский. Слава тебе господи, дошли.

Он тут же опустился на колени перед блистающими в последних солнечных лучах заката куполами церквей, что высились из-за стен, и принялся молиться. В первую очередь благодарил он небеса не за то, что они не допустили их лютой смертушки и уберегли от зверя лютого, татаровья окаянного да людей разбойных, но за то, что младенца, не по годам разумного, сиротинку горемычного защитили они своей великой и милосердной властью.

Молился рядом с ним и Ивашка. Только не за себя и не за Пахома, а за маленькую девочку, которая осталась в охваченном пожаром городе, да за доброго кузнеца, что взял к себе Ивашку, чтоб живы они остались. Ну и чтоб сподобил им господь встретиться, да побыстрее.

Сбудется ли молитва твоя, юный отрок, долетит ли она до бога? Кто знает… Да и вообще, все ли он слышит? Над этим тогда еще никто не задумывался — грех тяжкий в подобное сомнение впадать, ересь величайшая. Без бога в душе все равно что без царя на земле — как жить?